Повесть о каменном хлебе - [23]

— Держи, пушистая.

— Спасибо…

Долго потом сокурсники пытали Аэниэ, что это за "симпатичный молодой человек" приходил к ней…

А теперь — электричка, почти три часа ехать, потом час топать, еще, наверное, придется строить крепость — хотя какая там крепость у скоя'таэлей? Лагерь сделать, палатки там, костерок, и все… И полно времени до приезда других команд, можно не суетиться и не спешить, а погулять по лесу, поздороваться, и вечером — будет костер, и глинт, и будет петь Лави…

…И жар костра — и горят лица, и дым щиплет глаза, и смеется Аэниэ, и никто не спросит, отчего по пылающим щекам текут слезы, и так ясно — вон, дым, чего уж тут… Темнота, беззвездная ночь, шум и шорох — по кронам гуляет ветер, а тут, внизу — хоть бы травинка шевельнулась.

Горит горло, горит все внутри… Где Аэниэ, где ее руки, что происходит? Руки сами принимают общую чашу, губы сами приникают к щербатому ободу — пей, тут на всех хватит!

И пьет — до странной легкости в теле и тумана в голове, и смеется и плачет девочка, подпевая раскрасневшемуся, веселому народу, и уже неважно, кому на плечо склоняется ее голова, чья голова лежит у нее на коленях, чьи шелковистые волосы у нее под пальцами… Песни, песни без конца, и ходит по кругу чаша, постоянно пополняемая "ответственным за глинт", и аромат корицы и гвоздики пьянит не хуже вина…

Постепенно у огня остается все меньше существ: парами или поодиночке они исчезают в ночи, кто молча, просто кивнув на прощание, кто уронив два-три слова.

— Теплой ночи…

— И вам теплой…

Аэниэ клонит в сон, глаза закрываются, но девочка продолжает упрямо смотреть в огонь — вглядывается в пляску искр на догорающих поленьях.

— …медитирует на огонь… — доносится откуда-то справа, а слева отвечают: — Джедай умный, однако, огонь джедаю Силу дает…

Негромкий смех.

Аэниэ и ухом не ведет. Неважно.

Хотя… Наверное, пора в палатку, спать. Девочка пытается подняться, но обнаруживает, что ноги не слушаются, и встать получается только на колени, а пытаться дальше — рискованно, и можно упасть.

Кто-то с тихим переливчатым смешком подхватывает ее сзади подмышки. Девочка поднимает голову, намереваясь сонно протестовать — но над ней склоняется лицо Филавандреля. Кто-то еще берет Аэниэ за ноги, перехватывает под колени, еще кто-то поддерживает голову, голоса перекликаются, что-то говорят, и двигаются губы Лави, но девочка не разбирает слов, только общий фон — что-то насмешливое, но добродушное…

Ее несут. Приносят к палатке, пытаются аккуратно уложить внутрь, на спальник, девочка трясет головой — сама, сама, — ложится, и все исчезают.

Все, кроме Филавандрели. Одна ее рука — под головой Аэниэ, другая гладит волосы девочки, кончики пальцев скользят по лбу, по щекам, повторяют очертания бровей и губ.

Аэниэ дрожит и тянется — Филавандрель подхватывает ее выгнутую спину… Лицо — эльфийки? эльфа? — склоняется все ниже, девочка уже ничего не видит, кроме огромных, непроглядно-темных, властных глаз, — опускает веки… И нет ничего, кроме осторожного прикосновения сухих горячих губ к ее губам…

Как прошла игра, Аэниэ помнила смутно. Утром были — невозможно ранние подъемы, завтрак — когда макаронами (это с утра-то!), когда кашей, и сопровождать Лави везде, быть ее тенью, быть рядом — как и хотелось всегда, как и мечталось, срываться с места по одному ее слову, взгляду, бежать, исполняя поручения, приносить перекусить и выпить, и всегда, всегда быть рядом… Налеты, бег через лес, засады. Лица скоя'таэлей раскрашены черно-зелеными полосами, Чиаран держит наготове стрелу, меж деревьев неслышно проскальзывает бегавшая в разведку Зю — сейчас уже не Зю, сейчас — Гиннаэль, она подает знак, значит, пора… Сражение — а Лави не пускает ее в бой, заставляет остаться позади — "Ты еще не умеешь драться! Тебя убьют — что я буду делать?!" — и девочка остается, сжимая кулаки и чуть не плача от тревоги и бессилия, а Лави молнией вылетает навстречу людям и орет что-то насмешливое… И все перемешивается в голове — что было, что будет, где игра и где не игра, и, когда Лави падает на колени, получив тяжелую рану ("Минус один хит! Добейте, кто-нибудь!" — кто-то из людей), и ломко опускается на дорогу — Аэниэ несется к ней, не чуя ног, с разбегу падает рядом, ободрав колени, трясет за плечи, кричит, не замечая струящихся слез, зовет и кричит…

— Эй, перевяжите его…

— Народ, у нее по жизни истерика…

— Стоп, стоп, погодите там! У нас тут фигня по жизни…

— Аэниэ? Ээй?

— Стоп игра, я сказал!

— Отдерите ее, кто-нибудь…

— Вода у кого есть?

— Аэниэ, тише, тише, со мной все нормально, все хорошо… — это Лави, гладит по волосам, девочка прижимается к ней, прячет лицо, все еще цепляясь и всхлипывая, — Помогите, народ… С игрой? Будем считать, ко мне целители успели… Или переиграем… Да отвяжитесь вы, не видите, что ли… Потом разрулим… Ага, зовите главмастера, если он соизволит… Да потом, потом… Эй, пушистая моя, тшшшш, все хорошо…

И девочка отлежалась в палатке, потом просила прощения у Лави, а та улыбалась и говорила, что все в порядке и ничего страшного не случилось, ну перемкнуло на там, ничего, бывает… Можно играть дальше. И игра шла до ночи, и не кончалась и ночью — потому что был костер, и песни, и гитару передавали из рук в руки, а Лави иногда пела без музыки, и блики, отсветы и тени гуляли по лицам, и девочка иногда казалось, что они и в самом деле там, в том мире, и вокруг — эльфы, Старшая Кровь, и им осталось только — с честью погибнуть, а перед этим — убить как можно больше людей, презренных