Повесть о бедном солдате - [28]

— Ну чего, чего? — забормотал перепуганный и еще не проснувшийся Федот. — Чего хватаешься, отпусти!

Не говоря ни слова, Федосеев сунул руку в карман Федотовой шинели и вытащил какую-то странную штуковину вроде львиной головы, насаженной на стержень. Похоже, штуковина была золотая.

— Откуда? — сквозь зубы, еле сдерживая ярость, спросил Федосеев.

— Ручка дверная, — последовал неожиданный ответ.

— Ручка? — переспросил Федосеев, отпустив солдата и с недоумением рассматривая львиную голову.

— Ну да. А что такого? Тут же все золотое! Я только две ручки и отвернул. — Из другого кармана Федот вытащил такую же точно ручку.

— Тьфу, дурья башка! — рассердился Федосеев. — Самоварное твое золото. Да это все одно, хоть бы и настоящее, только как же ты осмелился на воровство? Имя революционного солдата позоришь!

— Да я что, один такой? Небось и другие брали, а я один отвечай?

— Ах, гады! — сокрушался Федосеев. — Серников! Возьми несколько человек, пройдитесь по всем комнатам, от имени Военно-революционного комитета предупредите: если кто чего по несознательности взял, пусть сам на тое же место положит. В противном случае обыскивать будем.

Весть о грозящем обыске быстро разнеслась по дворцу, и те, кто и в самом деле прихватил разные диковинные, поразившие солдатское воображение вещицы, стали опорожнять карманы, подсумки, вещевые мешки. Делали это открыто, подтрунивая друг над другом.

Серникову с его отрядом достался для ночлега зал зеленого цвета. Зелеными были стены, колонны, огромная зеленая с золотом ваза стояла по самой середине, зеленые канделябры красовались на зеленой каминной полке. И все это было из зеленого с прожилками камня — малахита, как объяснила Фира.

Натаскали в зал ковров, тяжелых портьер — одним словом, устроились с удобствами, хотя Серников подумал, что в казарме все-таки лучше…

Умостившись поудобнее, накрывшись с головой шинелью, Серников облегченно вздохнул, как сильно намаявшийся человек, получивший наконец заслуженный отдых. «Ну вот и сделалось по-нашему. Наша теперича власть. Скоро, значит, винтовку можно будет забросить, намозолила она нашему брату руки… И в деревню, землю делить. Хорошо бы только для этого дела мандат какой получить али бумажкой запастись… Пахать… Теперича уже весной… Эх, дочкам бы гостинца привезти».

Ближайшие два дня принесли Серникову все, что было обещано большевиками, все, ради чего он и сам ходил вчера еще в атаку. Одним словом, он получил наконец мир и землю.

Никакого связного от Федосеева Серников так и не дождался. Вместо него во дворец явились чуть ли не целым полком латышские стрелки и всех, кто расположился в Зимнем, как у себя дома, выставили. Не обошлось, конечно, без скандалов, но когда командир стрелков сказал, что делается это по приказу самого товарища Ленина, распорядившегося строго охранять все художественные ценности дворца, поскольку это теперь народное достояние, страсти поутихли. Солдаты стали расходиться по казармам, матросы — по экипажам и кораблям, красногвардейцы — кто по домам, кто в свои временные общежития.

По Дворцовой площади бродили толпы любопытных, рассматривали щербины на стенах от пуль и осколков снарядов, пытались пройти во дворец, но у каждого входа уже стояли, как каменные, латышские стрелки.

Серников с отрядом потопали на «Айваз». По дороге дивились тому, что как ни в чем не бывало ходят трамваи, идут куда-то по делам прохожие, в сквериках, усыпанных осенней листвой, гуляют с няньками дети.

Пока добрались, пока пообедали, — надвинулись сумерки. Серников не знал, как быть с отрядом: распускать ли вовсе, поскольку задача выполнена и делать отряду вроде бы нечего, или ждать нового приказа. Подумав, он отпустил всех, кто желает, по домам, но строго наказал: ночевать всем здесь, на «Айвазе». Сам же, переменив портянки, заново переобувшись, точно собирался в дальний поход, вскинул винтовку, прихватил мешок и решительно зашагал в Смольный — за мандатом или другой какой бумагой насчет земли.

В Смольный, ярко и как-то празднично освещенный, Серников попал неожиданно легко. Сперва его, правда, не хотели пускать, объяснив, что идет Всероссийский съезд Советов и пройти могут только делегаты. На все просьбы и даже требования, верзила часовой отвечал только одним словом: «Мандат!»

— Мандат? Так у меня же есть! — обрадовался вдруг Серников, доставая бумажку, полученную когда-то от Федосеева.

Бумажка, и в самом деле озаглавленная «Мандат», вполне удовлетворила часового, и минут через десять, после отчаянной работы локтями, Серников оказался в самой гуще людей, битком набивших огромный зал.

Серников усиленно вертел головой, надеясь увидеть Федосеева — единственного знакомого ему здесь человека. Но в этом море голов в папахах, бескозырках, фуражках, кепках нечего было и думать разыскать кого-либо. Тогда он начал прислушиваться к тому, что говорилось за длинным столом, стоявшим на возвышении. Там сидело человек двадцать, а то и больше, и один из них осипшим от долгих речей голосом громко читал разные приказы и распоряжения, которые Серникову в общем очень понравились. Например, немедленное освобождение из тюрем революционных солдат и офицеров, отмена смертной казни на фронте, приказ об аресте Керенского.