Повесть Белкиной - [37]

…» – «Ну и что» – «Мир свихнул колени» – «Это не ты, это Шекспир, голубчик» – «Ну и что. Всё блин тлен блин» – «А если поскрести по сусекам мозга?» – «Тело забивает душу» – «А дома опять повешание шкафчиков» – «Повешенье. Атипичный алкоголизм, как и немотивированный оптимизм, бла-бла-бла…» – «А поросенок ленивый и не хочет идти…» – «…но если ты сделаешь мне бутерброд с человеком…» – «Говорят, однажды Моцарт сбежал от Констанцы на курорт. Прокуролесил, а она его вызволяла потом из полицейского участка» – «Недостоверно» – «А что достоверно? Что? Что?» – «Только то, что кайф в переводе с какого-то восточного – это отдых после трапезы с курением кальяна. Еще достоверно то, что смерть – эхо жизни» – «Это просто банальность» – «Век суеты…» – «Не умничай» – «…андрогинная невинность Адама…» – «Не умничай» – «…художнику повинуются любые формы жизни…» – «…и приколется обломившийся, и обломится приколовшийся…» – «Любовь старше философии. В соединении с другим существом человек находит свою собственную бесконечность» – «Соловьёвщина» – «Жан Кокто хотел, чтобы на его могильном камне было написано: Я начинаю» – «А э т и даже не знают, кто такой Жан Кокто. Им по барабану» – «И без сипа себя чувствуют. Смотри, какой красавчик!» – «Да-а уж… Кстати, что такое без сипа?» – «Сленг мо-ло-деж-ный» – «А сколько тебе?» – «Интимный вопрос. Но не так много, как тебе бы хотелось» – «Откуда ты знаешь, чего бы мне хотелось» – «Творчество как автономный комплекс…» – «Не умничай» – «Кукую роль дальше. Досуществовываю эту неделю» – «А я чувство общего неблагополучия жизнью смягчаю употреблением травы с товарищем…» – «Сколько за коробок?» – «Пятьсот» – «Всем мужчинам в той или иной степени свойственна мизогиния» – «Что еще такое?» – «Презрение к дамам. Издержки патриархата» – «В детстве у меня жили маленькие волнистые попугайчики. Теперь я хочу завести ворона» – «А кобеляночку?» – «Не…» – «А я вот жаборонка хочу» – «Что за зверь?» – «О! Жаборонок!!» – «Поговорим о погоде?» – «Какие прекрасные погоды! Какие восхитительные погоды стоят! Просто чудо!» – «Я не помню, что такое чудо» – «Чудо – это когда ты никому ничего не должен» – «Совсем никому?» – «Поговорим о погоде» – «Говорили уже» – «А поросенок ленивый, и не хочет идти…» – «…А нас может ночь застигнуть в пути…» – «Но если ты сделаешь мне бутерброд с человеком…» – «Мне снятся странные сны… Это, скорее даже не сны, а видения. Когда кончаешь, кажется, будто куда-то улетаешь» – «Хм! Все, когда кончают, куда-то улетают» – «Нет, ты не понимаешь. Я, когда кончаю, путешествую. Правда-правда! Недавно казалось, будто я несусь по небу в огромной черной карете – с ветерком… И небо такое черное, знаешь… А потом – в другой уже раз – как будто я в огромном обувном магазине в Париже…» – «М-м-м…» – «…да-да, в Париже, хотя сейчас модно ругать Париж – город-музей, туристы вместо французов… а мне понравилось» – «Во сне?» – «…наяву только Москва…»

Мы на пароходике, по Москва-реке катаемся, ведь Москва – город-курорт! Можно и покататься. Посмотреть дос-топ-ри-ме-ча-тель-нос-ти. Их в Москве много – за день не объедешь. Мы перемещаемся, не переставляя ног: прекрасная иллюзия движения! Едим вредную пищу. Пьем ядовитую колу. Дышим отравой. Улыбаемся. Говорим: «Мы ненавидим работу с девяти до шести, с десяти до семи, с одиннадцати до как придется!» Мы задыхаемся: «Они же дебилы, дауны!». Мы возмущаемся: «Как можно носить (читать, смотреть, петь, слушать, покупать) эту безвкусицу?» Мы смотрим по сторонам и, тут же забываясь, бросаем окурок в грязную воду.

Нам хорошо. У нас законные выходные. В выходные не нужно выходить «с десяти до шести». Не нужно говорить чужим: «Доброе утро!», «Спасибо!», «Всё в порядке», «До свидания!», «Было приятно!», «До завтра!». Не нужно смотреть слишком долго на чужую жизнь. (Не)умело делая вид, будто мы такие же, как они, и лишь немного отличаемся цветом и разрезом глаз. Иначе нас рассекретят. Расстреляют. Нам безразличны их маленькие радости, нам не понять их печалей.

…Я иду по городу. Тик-так. Ок. Я смотрю на часы, на собак и иногда на людей. Иногда вижу Кремль и представляю Веничку. Иногда вижу Курский, и снова представляю Веничку. Но иногда вижу и Кремль и Курский одновременно, в одном пространстве: тогда становится по-настоящему не по себе. «Тыдра, – говорю. – Дыши глубже!». Г-жа Тыдра достает сигарету, глубоко затягивается, и читает предупреждение Минздрава.

* * *

Сто двадцать третье ноября

Сижу в брестском привокзальном буфете: ужас-ужас. Время суток – темное. И вижу – тьфу! не бывает так! – как будто Галину Ефимовну, ту самую. У нее на носу – прыщ, которым она – Галина Ефимовна – вместо глаз на мир смотрит.

Вот ужас-то! И от этого – весело.

* * *

[Интермеццо. «Г-жа Проза»]

За окном – время года нетрадиционной ориентации. За окном явный «плюс-минус». Полина традиционно сидит за компьютером и слышит, как утекают лучшие ее годики: тик-так, тик-так. Ок. Слышите? Нет? Это старинные ходики Матушки Гусыни – а она слыла еще той сказочницей: так-тик, так-тик! Ок. При случае можно заткнуть уши. Если в доме есть вата. Если есть дом. Если есть вы сами.