Повесть Белкиной - [15]

Я хотела спросить, откуда оно это знает, мое тело, но промолчала, ведь оболочка уже умащивала себя благовониями: «А пока – любить! Живо, живо! И не умничай!»

И мы пошли в мир – голые, любить: что оставалось? И нам было немножко грустно от того, что это – в последний раз… Но только совсем немножко.

* * *

[Интермеццо. «Вера Витюни»]

Госдума приняла во втором чтении законопроект об ограничении розничной продажи и потребления пива в общественных местах… несмотря на отрицательный отзыв правительства, за ограничение продажи пива подали голоса 429 парламентариев. Против проголосовал только 1 человек – независимый депутат В. Похмелкин.

Из газет

– Эй, ты чё делаешь?

– Раба из себя выдавливаю.

– Чё?

Дивлюсь я на небо та думку гадаю…

– Раба, говорю, из себя выдавливаю. По капле, – сказал Витюня, выжимая в стакан последние капли спиртуоза. – Всё, решено, больше не пью.

– Ага, – рассмеялись в трубке и тут же ее бросили.

– Вера… – взвыл Витюня в потолок и прикрыл веки.

Витюня сидел на кухне, поглядывая на огромный рюкзак, набитый пустыми бутылками: четыре он уже отнес на помойку.

Чому ж я ни сокил, чому ж нэ лэтаю…

Витюня встал, прошелся. Голова закружилась, а спасительного пива так нигде и не оказалось. Полный слабой решимости завязать (Вера ушла месяц как), он стал набирать тёщин номер. От одного это слова – тёща – его выворачивало наизнанку. Однако Витюня поборол брезгливость.

Чому ж мэнэ боже тех крыльеф не дав…

Никто не подходил: сработал определитель. Витюня посмотрелся в зеркало – и сморщился, и сплюнул: Вера терпеть не может, когда он не бреется. «Всё, решено, больше не пью», – громко сказал Витюня, и для пущей важности стукнул кулаком по столу – большим кулаком по маленькому столу; Я б зимлю покинув и в нэбо взлетав… – и выдернул «с мясом» радио.

Надо было что-то делать, но что? Он умылся, открыл форточку, лег на диван и случайно нащупал недопитую «Гжелку». «Ну, последний разок!» – крякнул Витюня, и прилник к прохладному горлышку.

Когда его существование превратилась в кошмар? Когда он променял Веру на стеклянную емкость? Веру – умницу, красавицу (в скобках: умницу и красавицу) – на тару? «У, Змий чертов!» – покосился Витюня на бутылку и опешил: оттуда показалась сначала зеленая голова, а затем и тулово, покрытое мерзкими чешуйками. На чешуйках поблескивали мелкие гнойнички. Глазки у Змия были маленькие и злобные – настолько маленькие и злобные, что Витюню чуть не стошнило.

– Step by step кругом, – сказал Змий, подползая к Витюне. – Dellirium tremens[13], будь здоров!

– Ага… – отодвинулся к стенке Витюня, видя, как Змий увеличивается в размерах и зеленеет все больше.

– Путь далек лежит? – спросил Витюню Змий, когда тот попытался, было, встать с дивана.

– Ага… – перекрестился Витюня и посмотрел на спасительное окно: первый этаж – хоть и высоковат, но, в сущности, пустяк…

– В той степи глухой замерзал ямщик… – пропел Змий басом, и, улыбаясь, улегся на Верино место: рядом с Витюней. – Ну, со свиданьицем. Давно я тебя дожидался, красавчика! Ух и люб ты мне, парень! Уж сколько я тебя оседлать хочу – и все никак. А теперь вот… час настал…

– Погоди, братан, – Витюня брезгливо отодвинулся от зловонной пасти Змия. – Что значит «люб»? У меня жена…

– Жена – не стена, подвинется, – навалился со всей дури на Витюню Змий, перевернул на живот и спустил штаны.

– А-а-а! Ты чего, гад, делаешь? Ты куда лезешь? – заорал Витюня.

– В старинные пруда, – сказал Змий, подмяв под себя вырывающегося Витюню. – Куда ж еще!

– А-а-а! – кричал не своим голосом Витюня. – А-а-а! Всё, не пью, решено! – и плакал, и плакал, и слезы горькие лил.

– Но-о! Давай, работай! Мужик с тулова – бабе легше…

Открыв дверь и зажав нос надушенным платочком, Вера поправила прическу и перешагнула через труп: облегченно вздохнув и улыбнувшись, она лишь мельком посмотрела на тело. «Вот и чудненько…» – замурлыкала Вера себе под нос, и быстренько куда-то позвонила.

* * *

Сто девятое ноября

– Ставишь, бывало, десять пузырьков «Боярышника» – только из аптеки, в хрустальные рюмки наливаешь… аккурат коньяк по цвету; нервы, опять же, успокаиваешь… В юности спирт озёрной водичкой разводили, и ничего! Это потом на благородные напитки перешли, – голос из прошлого. Представляется совершенно очевидным, что человека, употребляющего спиртное, – инородное для человеческого организма вещество, – мы вправе отнести к психически ненормальным, – продолжает е.б. из славного града Абакана, не забывая назвать Бетховена, сына алкоголика, алкоголиком, а музыку его – дегенеративной, которую слушают одни алкоголики и психопаты. Я же вспоминаю 32-ю сонату, и не только: по описанию его друга Вегелера, Людвиг был маленьким и невзрачным, а лицо его – красным, уродливо изъеденным оспой. «Ну и что? – говорит мне мой б.-у.шный возлюбленный. – Ну и что? Какое тебе дело до воспоминаний Вегелера и идиотизмов е.б.?» Я смотрю на него как на бесполезное ископаемое и думаю, что если б он прочитал все это, то, удрученный, на карте страны Й. пк.н. никогда больше не проявился б. «И не говорите мне про большинство! Я пишу для посвященных» – мне кажется, или я действительно его –