Поверженные боги - [42]

Несколько человек выдохнуло:

— Они появились на месте точно вовремя!

А затем главный среди всех присутствующих жрецов, верховный жрец Уицилопочтли, зычно взревел:

— Да возгорится Новый Огонь!

С этими словами он поставил колоду на грудь лежавшего в прострации ксочимикуи и осторожно расположил на ней трут. Второй жрец, его напарник, вставил палочку в выемку и начал быстро вращать ее между ладонями. Зрители замерли в тревоге: боги еще запросто могли отказать нам в милости, не послав огня. Однако через некоторое время, которое всем показалось бесконечным, над колодой поднялась струйка дыма, а затем появилось тлеющее свечение. Жрец, крепко державший одной рукой колоду, стал добавлять туда горючие материалы — кусочки сухой коры и комочки промасленного хлопка. И вот в результате разгорелся, пусть еще очень маленький, слабо мерцающий, но уже не оставляющий никаких сомнений язычок пламени. Казалось, ксочимикуи почувствовал это сквозь дурман: глаза его слегка приоткрылись и он смог увидеть пробуждавшийся на его груди Новый Огонь. Но смотрел он на это зрелище недолго. Один из помощников жреца живо передвинул колоду с разгоравшимся огнем в сторону, а другой выхватил нож и разрезал ему грудную клетку столь искусно, что молодой человек едва дернулся. После этого один жрец, запустив в рану руку, вырвал оттуда бьющееся сердце, а второй вставил на его место колоду, со знанием дела подпитав огонь кусочками коры и комочками хлопка. Когда из еще слабо шевелившейся груди появились язычки пламени, другой жрец бережно поместил на огонь только что вырванное сердце. Пламя затрепетало и спало, подавляемое кровью сердца, но не потухло и спустя мгновение разгорелось снова. Жарившееся на нем сердце громко зашипело.

Грянуликрики: «Новый Огонь зажжен!», и неподвижная, напряженная до сего момента толпа пришла в суетливое движение. Один за другим, в порядке старшинства, жрецы хватали подготовленные заранее факелы, подносили их к быстро покрывавшейся спекшейся коркой груди ксочимикуи и, когда факелы занимались от Нового Огня, убегали с ними в руках прочь. Первый жрец поджег своим факелом деревянную пирамиду, чтобы люди, издали с нетерпением взиравшие на холм Уиксачи, увидели гигантский костер и поняли, что угроза миновала и Сей Мир будет существовать дальше. На холме этого слышно не было, но я представлял себе, как разносились над городом ликующие крики толпившихся на крышах людей. Потом жрецы сбежали по тропе с холма: огни факелов развевались позади них, как охваченные пламенем волосы. У подножия их поджидали другие жрецы, собравшиеся из ближних и дальних поселений. Они подхватывали зажженные от священного Нового Огня факелы, чтобы разнести божественное пламя по храмам своих городов и селений.

— Сними маску, Ночипа, — сказал я дочери. — Сейчас уже можно. Сними, чтобы было лучше видно.

Стоя на вершине холма, ближе к северному склону, мы наблюдали, как стекают с него и растекаются во всех направлениях ручейки огненных точек. И повсюду, куда прибывал священный огонь, возжигались сначала храмовые курильницы, а за ними и прочие светочи. Первым огонь воспылал в главном храме ближайшего городка Истапалапана, за ним в Мешикалчинко. В каждом храме многочисленные верующие дожидались возможности зажечь от курильниц свои факелы, а уже ими оживить холодные очаги в своих домах.

Получалось, что каждый факел, прочерчивая свой путь сквозь мрак с холма Уиксачи, сначала превращался в отдалении в едва заметную точку, а потом распускался цветком летящих огненных искр. Это повторялось снова и снова, в Койоакане, в великом Теночтитлане, в поселениях, расположенных все дальше и дальше, пока вся огромная чаша озерных земель не заполнилась огнями, возродившись к свету и жизни. То было бодрящее, волнующее, возбуждающее зрелище, и я очень старался запечатлеть его среди самых счастливых воспоминаний своей жизни, ибо, конечно, не мог надеяться когда-нибудь увидеть его снова.

Как будто прочтя мои мысли, дочка тихонько сказала:

— О, я очень надеюсь дожить до старости, чтобы увидеть это чудо еще раз.

Когда мы с Ночипой наконец повернулись спиной к большому огню, вокруг него оставались четверо, увлеченные разговором. Чтимый Глашатай Мотекусома, главный жрец Уицилопочтли, а также провидец и звездочет, о споре которых я уже рассказывал, обсуждали речь, с каковой юй-тлатоани предстояло завтра обратиться к народу в связи с зажжением Нового Огня. Прорицатель, присев на корточки над какими-то начертанными палочкой на земле знаками, похоже, только что произнес пророчество, никак не устроившее звездочета.

— Значит, никаких засух, потопов, вообще никаких невзгод? — насмешливо промолвил тот. — На всю вязанку лет сплошная благодать? Как приятно это слышать. Стало быть, небеса не посылают тебе никаких знамений?

— Небеса — это по твоей части, — отрезал провидец. — Ты составляешь звездные карты, а я только определяю по ним будущее.

Звездочет хмыкнул:

— Может быть, для пущего вдохновения тебе стоило бы в кои-то веки поднять глаза и посмотреть не на тобой же нарисованные картинки, а на сами звезды. Благо они у тебя над головой. А то получается, что вся твоя писанина, — он с презрением указал на знаки на земле, — не предвещает йкуалока?