Поверженные боги - [36]

Боги могут начать «поедать» избранных ими теококос неожиданно и ненасытно, а могут делать это постепенно и медленно, но что-то я не помню, чтобы хоть кто-то из Поедаемых Богами чувствовал себе польщенным оказанной ему великой честью. Поначалу, как это было в случае с Коцатлем, не ощутившим ожога, те или иные части тела теряют чувствительность. Может начаться уплотнение тканей внутри век, носа и горла, так что зрение страдальца слабеет, голос грубеет, ему становится тяжело глотать, да и дыхание тоже затрудняется. Кожа высыхает, покрывается струпьями и шелушится, а иногда набухает многочисленными узелками, которые, лопаясь, превращаются в гноящиеся язвы. Недуг этот не врачуется и неизбежно приводит к смерти, но самое ужасное в нем то, что обычно на «пожирание» несчастной жертвы уходит долгое время. Некоторые телесные отростки, такие как пальцы рук и ног, нос, уши или тепули «съедаются» первыми, и от них остаются лишь раны или покрытые слизью обрубки. Кожа лица становится складчатой, серебристо-серой и вытягивается так, что лоб человека может нависать над тем местом, где раньше находился провалившийся нос. Губы могут раздуться, а нижняя челюсть стать настолько тяжелой, что рот постоянно остается открытым.

Но даже после этого боги не торопятся завершить трапезу. Могут пройти месяцы или годы, прежде чем теококос теряет способность видеть, говорить, передвигаться или двигать руками с обрубками пальцев. Но и это еще не конец: прикованный к постели, беспомощный, разлагающийся и гниющий заживо, он все-таки не умирает, и такое существование может продлиться довольно долго. Избавление, чаще всего в виде смерти от удушья, может прийти лишь по прошествии долгих лет, но лишь немногие из недужных соглашаются терпеть такую полужизнь. Допустим, даже если сами они и смирятся со своей участью, то каково придется их близким, вынужденным ухаживать за этими жуткими смердящими человеческими обрубками? Большинство Пожираемых Богами предпочитают жить лишь до тех пор, пока они сохраняют человеческий облик, а потом кончают счеты с жизнью, приняв яд, повесившись, бросившись на кинжал или найдя какой-нибудь способ обрести почетную Цветочную Смерть, как это удалось Коцатлю.

Он знал, что его ждет, но любил свою Кекелмики так сильно, что готов был терпеть и бороться с недугом столько, сколько было в его (а в первую очередь, в ее) силах. И даже узнав, что жена предала его, Коцатль, возможно, и задержался бы в этом мире, чтобы увидеть ребенка — побыть отцом некоторое время, как он выразился, — если бы ребенок этот был моим. Но после нашего разговора у бедняги не осталось ни желания, ни причины откладывать неизбежное: он отправился на войну и умышленно бросился на вражеское копье.

Для меня эта утрата стала особенно болезненной и горькой. Да и разве могло быть иначе: ведь мы с ним были тесно связаны большую часть его жизни, с тех пор как еще в Тескоко он, девятилетним рабом, был приставлен ко мне в услужение. Коцатль не раз рисковал собой ради меня. Даже в ту давнюю пору его чуть не казнили из-за того, что я впутал его в свою интригу, намереваясь отомстить господину Весельчаку. Впоследствии он лишился своей мужской силы, пытаясь защитить меня от Чимальи. И ведь именно я попросил Смешинку на время заменить Кокотон мать, что и пробудило в ней жажду материнства. А если я и не стал любовником жены своего друга, то отнюдь не по причине моей верности и честности, но только в силу стечения обстоятельств. Не говоря уж о том, что, окажись младенец моим, Коцатль, глядишь, и прожил бы подольше.

С тех пор я часто размышлял об этом и всегда удивлялся: почему он вообще называл меня своим другом?

Вдова Коцатля единолично управляла всей школой еще несколько месяцев, после чего разрешилась от бремени. Боги прокляли дитя еще во чреве, ибо младенец родился мертвым, и я даже не помню, слышал ли, какого пола он был. Едва оправившись после родов, Смешинка, как и Коцатль, ушла из Теночтитлана и больше не возвращалась. Школа осталась брошенной, учителя, не получавшие жалованья, тоже грозились разбежаться. Мотекусома, разозленный тем, что его слуги так и останутся недоучками, реквизировал бесхозное имущество, назначив наставниками жрецов из калмекактин. Уже в таком виде школа просуществовала еще некоторое время — столько же, сколько и сам город Теночтитлан.

* * *

Вскоре после всех этих событий Кокотон исполнилось семь лет, и мы уже не могли больше называть ее Крошечкой. После долгих раздумий, колебаний и сомнений я решил добавить к обозначавшему дату рождения имени Первая Трава взрослое имя Цьянья-Ночипа, которое означает Всегда-Всегда. Первое слово звучит на лучи, языке ее матери, а второе на науатль. Я решил, что это имя не просто увековечит память о Цьянье, но и приобретет интересное толкование. Его можно было воспринимать как «всегда и навечно», имея в виду, что прекрасная мать продолжает жить в личности еще более прекрасной дочери.

С помощью Бью я устроил в честь дня рождения девочки праздник, на который пригласили нашего маленького соседа Чакалина и всех остальных дочкиных товарищей по играм, а также их родителей. Однако перед этим надлежало официально зарегистрировать новое имя девочки. Для этого мы с Бью отправились не к обычному городскому писцу, а к придворному, ибо как дочь благородного воителя-Орла моя дочь Должна была быть внесена в особые списки, которые вел придворный тональпокуи.