Поверженные боги - [191]

Боги ниспослали мне немало щедрот и возможностей совершать достойные поступки, и если мне и стоит о чем-то сокрушаться, так лишь о том, что они отказали мне в последней своей милости — возможности уйти из жизни прежде, чем все мои достойные деяния остались в далеком прошлом. Мне давно пора умереть, но я все еще жив, хотя, возможно, что и на это у богов были свои причины. Если не считать тот памятный ночной разговор пьяным бредом, то придется поверить в то, что два бога сочли возможным и нужным сообщить мне, какими соображениями они руководствовались. А если помните, то боги тогда сказали, что мой тонали состоит не в том, чтобы быть счастливым или несчастным, богатым или бедным, деятельным или праздным, уравновешенным или вспыльчивым, умным или глупым, веселым или унылым, хотя все это, разумеется, было в моей долгой жизни. По мнению богов, мой тонали предписывал мне принимать без робости все испытания и не упускать возможность жить как можно более полной жизнью и стать участником как можно большего количества событий — великих и малых, имеющих историческое значение и самых заурядных. Но боги мне также сказали — если только это были боги и если они говорили правду, — что истинная моя роль в этих событиях состоит лишь в том, чтобы запомнить их и рассказать все тем, кто придет вслед за мной, дабы события эти не были преданы забвению. Так вот, именно это я сделал. Я поведал все, за исключением, быть может, случайно упущенных мелких подробностей. Ваше преосвященство, если ему будет угодно, может расспросить меня еще о чем-то особо, мне же на ум больше ничего не приходит.

Как я и предупреждал в самом начале, мне не о чем было рассказывать, кроме как о собственной жизни, а она вся в прошлом. Если у меня и есть хоть какое-то будущее, то мне не дано его предвидеть, да и не думаю, чтобы я этого хотел. Мне вспоминаются слова, которые я так часто слышал во время долгих своих поисков Ацтлана. Эти слова еще повторил Мотекусома в ту ночь, когда мы сидели с ним под луной на вершине пирамиды в Теотиуакане, и в его устах они прозвучали как эпитафия: «Ацтеки были здесь, но ничего не принесли с собой, когда появились, и ничего не оставили, когда ушли». Ацтеки, мешикатль… — какое название ни предпочти, мы все равно уходим. Мы растворяемся, нас поглощают другие народы, мы рассеиваемся, и скоро нас не останется вовсе. Не останется даже воспоминаний, да и вспоминать будет некому. То же самое относится и ко всем другим порабощенным вами народам: они исчезнут или изменятся до неузнаваемости. В настоящее время Кортес собирается основать новые поселения на побережье Южного океана. Альварадо сражается, чтобы завоевать племена джунглей Куаутемалана. Монтехо изо всех сил пытается покорить более цивилизованных майя с полуострова Юлуумиль Кутц, а Гусман ведет бои против непокорных пуремпече в Мичоакане. Во всяком случае, все эти народы, как и мешикатль, могут утешаться тем, что сражались до последнего. Они уйдут из истории с честью, чего нельзя сказать об иных, вроде жителей Тлашкалы, теперь горько сожалеющих о том, что они помогли вам, белым людям, ускорить захват Сего Мира. Я только что сказал, что невозможно предвидеть будущее, но это не совсем верно. Кое-что я предвижу вполне отчетливо. Достаточно вспомнить сына Малинцин Мартина, чтобы предсказать скорое появление все большего числа мальчиков и девочек с кожей цвета дешевого, разбавленного водой шоколада. Вот, пожалуй, чем все и закончится: не истреблением народов Сего Мира, но разбавлением их крови; постепенно все станут никчемно одинаковыми и одинаково никчемными. Конечно, в этом мне очень хотелось бы ошибиться. Вдруг где-то в наших землях найдутся народы, столь непобедимые или хотя бы столь отдаленные, что их оставят в покое, и тогда, быть может, когда-нибудь… Аййо, если бы мне и хотелось продлить свои дни, то лишь затем, чтобы увидеть, что может случиться тогда. Мои собственные предки не стыдились называть себя народом Сорняка, ибо сорная трава, никому не нужная и неприглядная с виду, обладает поразительной стойкостью и жизненной силой и извести ее почти невозможно. Лишь после того, как народ Сорняка создал цивилизацию и сорные травы сменились изысканными цветами, цветы эти оказались безжалостно срезаны. Цветы прекрасны, благоуханны и желанны, но они так уязвимы и бренны!

Может быть, где-то в глухомани Сей Мир уже породил или породит другой народ Сорняка, тонали коего будет состоять в том, чтобы расцвести, и белые люди уже не смогут извести его под корень. Может быть, этому народу удастся добиться той славы и того величия, какого добились мы, и я тешу себя надеждой, что среди этих грядущих вершителей истории могут оказаться и мои потомки. Я не говорю сейчас о семени, оставленном мною в южных землях: тамошний люд выродился настолько, что даже свежая кровь мешикатль ничего не изменит. Но ведь на севере, там, где я скитался в поисках нашей прародины, есть Ацтлан, а я давно уже догадался, что имел в виду Младший Глашатай Тлилектик-Микстли, приглашая меня непременно посетить его город, ибо там меня ждет приятный сюрприз. Сначала я толком не понял, о чем речь, но потом, вспомнив, сколько ночей провел в постели с его сестрой, я гадал лишь о том, мальчик у меня родился или девочка. Могу сказать лишь одно: тот или та, в чьих жилах течет моя кровь, не проявит робости и нерешительности, если вдруг новый народ Сорняка вздумает покинуть пределы своего болота. Ну что ж, тут я могу только от души пожелать им успеха.