Поверь. Я люблю тебя - [14]

Случалось ли родителям лгать вам, чтобы вами манипулировать?

Проявляли ли они по отношению к вам явную жестокость?

Каким образом? Поступками, жестами, словами?

7. Избиения

Папа Пьера пользуется плеткой. Однажды дети сговорились и обрезали ремни у этого пыточного инструмента. Обнаружив сие злодейство, палач схватил свой широкий кожаный ремень, чтобы преподать им настоящий урок. Папа проявлял чудовищную склонность к насилию. Его приступы ярости были устрашающими. Никогда невозможно было угадать, когда же грядет наказание. Пьер всегда был настороже, вслушиваясь в любой звук, возвещавший о приближении отца и о его настроении. Походка и тяжесть шагов, голос, частота дыхания… Ушки у мальчика всегда были на макушке.

Жеральдина была единственной, кого в семье били. Она никогда не могла понять, за что, – ее братьев и сестер не подвергали насилию, тем самым усугубляя обиду еще больше. Особенно ей запомнились холодные и жесткие глаза отца, сверкавшие злобой. Эти глаза ужасали ее. Хватало одного такого взгляда – и она замыкалась в себе за невозможностью провалиться сквозь землю. Отец добивался от нее абсолютного послушания. Малейшее возражение вызывало его ярость. Он с металлом в голосе выражал свое неудовольствие. А ей и укрыться было негде. Он смаковал свою власть над ней. Это еще до того, как начал ее бить. Сначала рассчитанными, точными ударами. А кончалось тем, что он колотил ногами Жеральдину, скрючившуюся на плиточном полу.

Мать Лауры била ее каждый день. Она хватала ее за плечи и била головой об стенки. Щипала, выкручивала руки, обжигала. Лаура умоляла отца не оставлять ее наедине с матерью. От такой не приходилось ждать нежностей. Только избиения и унижения. Зато папа был очень мягким. Только он целовал ее, сажал к себе на колени. Но Лаура не смела признаться ему в том, что происходит, стоит ему только уйти на работу.

Есть слишком много семей, в которых тычки, пощипывания за ухо, оплеухи и порка сыплются как из ведра. «Дети переносят это не так уж плохо, и никто еще от этого не умер», – доказывают сторонники насилия, которое они, кстати, отказываются даже таковым считать. Напрасно они так в этом уверены! Надломленные и избитые дети умирают. А если и живут, то такие моральные и физические травмы способны вызвать серьезные нейронные нарушения в хрупком мозге ребенка, которые приведут к изменению их умственных способностей на всю оставшуюся жизнь. Более того, Жаклин Корне^[6] показала, что тот, кто в детстве подвергался избиениям (даже «в легкой форме»), больше рискует оказаться жертвой несчастного случая на автодороге. Когда привыкаешь быть избитым – какая разница, кто это сделает: человеческое существо или автомобиль…

«Меня родители никогда не били», «Я не из тех детей, которых пороли». Сколько раз я слышала эти фразы и всегда продолжение: «Ой, разве что несколько оплеух» или «Временами хорошая порка неплохо вправляет мозги». Ну и потом еще несколько раз – просто чтобы напомнить о детских шалостях. «В тот день она отвесила мне оплеуху…» Избиения так распространились, что их даже сводят к чепухе, не желая признавать насилием. Сколько же нужно их вынести, чтобы наконец признать, что вас избили?

Мариэль тринадцать лет посещала психоаналитика. Она признается мне: «Да, это правда – мой отец бил и унижал меня, а я никогда никому не рассказывала об этом». Трудно поверить, да? «Уже три дня, стоит мне лишь подумать об этом, слезы текут сами собой, их не остановить». Запрет называть поступки отца насилием был так силен, что она не могла его преодолеть, даже за тринадцать лет посещения психаналического кабинета. Никогда она не призывала посмотреть на токсичное поведение ее отца по отношению к ней. И терапевт никогда не настаивала, хотя и слышала иногда ее упоминания об отцовской оплеухе. Она бывала сильно избита собственным отцом – но приучилась считать это нормальным.

Обычное дело, когда грубые выходки отказываются считать таковыми. Никто из родителей не любит признавать, что ему нравится прибегать к насилию. Они преуменьшают: «Да я тебя только чуть поколотил». Или банализируют: «Не тебе одной дают оплеухи!», «Время от времени порка только на пользу». Оправдывают себя: «Ты был адски непослушен» или «В те времена так воспитывали», а то и решительно отрицают: «Я тебя никогда и пальцем не тронул». Родители передают сигнал: «Когда я тебя бью – это не насилие, а воспитание. Если я тебя ударил – это не избиения, а справедливые наказания».

Вот отрывок из письма Алена своему отцу:

«Сколько себя помню, ты всегда бил меня, когда хотел наказать. Отвешивал оплеухи, таскал за волосы, иногда даже бил головой об стенку спальни, от чего я всегда плакал, а ты в ответ говорил: прекрати сейчас же реветь, или я тебя еще не так изобью». И все это ради принципов воспитания! Я заучивал задания под аккомпанемент твоих ударов. Меня охватывал настоящий ужас при мысли, что ты ворвешься ко мне в комнату, чтобы проверить мои задания. Даже если я говорил, что еще не доделал, все равно получал взбучку».

Помимо абсолютной безрезультатности избиений, неспособных породить ничего, кроме страха, чувства унижения, желания отомстить и ответного насилия, они глубоко калечат личность. Возможно, избиения и не оставляют следов на коже – но они глубоко впечатываются в каждую клеточку тела и имеют последствия в виде автоматических реакций подчинения и агрессии.