Повелительница грозы - [19]

– Ты, Яринка, на него не сердься, – посмеиваясь, продолжал дядька Мыкола. – Он от Змиулана род ведет, тот ему родным дедусем приходится, а воны вси, Змиуланычи, на девках помешанные. Але ж богатырь славный, плохо нам придется, ежели ты его в якусь кухонную утварь перекинешь.

– Никто меня не понимает! – трагически подрагивающим голосом вздохнул славный богатырь Еруслан Змиуланович. – Но вы-то, вы… – и он призывно заглянул Ирке в глаза.

– И я тоже – нет, – отрезала она, теперь уже глядя на него совершенно спокойно. Сходство с Айтом развеялось, как и не было его. «Айт бы никогда не стал вот так со мной заигрывать», – подумала Ирка и постаралась прогнать мгновенно вспыхнувшее сожаление.

«Качок» опять гулко захохотал.

– Тише – бабку разбудите! – шикнула на него Ирка, на всякий случай прикрывая дверь в кухню.

– То Вук, – кивая на него, сообщил дядька Мыкола – и в его голосе неожиданно прозвучало глубочайшее уважение, даже некоторая почтительность.

Вук широко усмехнулся Ирке, кивнул коротко почти под ноль стриженной башкой. Ирка вопросительно перевела взгляд на пару оставшихся – таких же чернявых, как Змиуланыч, и еще более худых. Настолько, что сквозь запавшие щеки, казалось, аж кости черепа проступают. Походили они друг на друга, как близнецы, и даже двигались одинаково – синхронно откусывали от бабкиных козюлек, одним движением поднимали чашки.

Дядька Мыкола неожиданно снова смутился – и торопливо отвел глаза, старательно глядя мимо «близнецов». Те продолжали невозмутимо прихлебывать чай. Представлять их, похоже, никто не собирался.

– Смотрю, давние обычаи блюдешь – змеек на Сретенье печешь, – пробормотал дядька Мыкола, неловко кроша печенье на блюдце. – Так, чого ще у нас ново́го на Хортице-от? А, Пилипка повернувся, знов конопельки свои ро́стит!

Ирка мучительно покраснела. В том, что Пилип з конопель, хозяин хортицкого конопляного поля, удрал с острова, была виновата именно она. Тогда ей казалось, что она сделала доброе дело – остров почище станет. Но за последний месяц Ирка, не поднимая головы, читала все, что касается змеев и драконов, и даже осилила несколько сложных научных трактатов, переполненных непонятными словосочетаниями вроде «основной миф» и «тотемные предки». Теперь она точно знала, что без конопли богатырской заставе на Хортице никак нельзя – ведь только этого растения до мути, до рвоты не выносят проникающие из иного мира змеи. Так, что сразу слабеют, стоит только коснуться их конопляной веревкой. Вместе со знанием пришла и неприятная догадка, что если б не сгоревшая Пилипова конопля, ей бы никогда не справиться с хортицким Змеем. Замутило гада от дыма, притормаживать стал, реакция не та…

– Ни-ни, ты себя за Пилипку не кори! – точно прочтя ее мысли, вскинулся дядька Мыкола. – Добре вышло – писля того, як ты його шуганула, притих Пилипка, снова делом занялся, растаманов своих приваживать перестал, а то мы вже не знали, як от них здыхаться!

«Близнецы» синхронно поморщились – похоже, даже притихший, Пилип им не нравился.

– Только не помогла та конопля, колы змей вылез, – вдруг очень тихо сказал дядька Мыкола. – И смола не помогла! Почитай, с Кожемякиных времен в первый раз – не помогла! И Котофеич наш – Котофеича-то помнишь?

Ирка кивнула – она помнила полноватого милиционера, сквозь человеческие черты которого проглядывал облик крупного полосатого кота.

– Коты-то – с давних-давен первые со змеями борцы. Але ж не сдюжил Котофеич! – горестно пробормотал дядька Мыкола. – Весь как есть поранетый лежит, едва жив остался!

Из угла кухни донесся горестный сочувственный мяв.

– Мабуть, хтось могучий на цей раз вылез, – косясь на невозмутимо жующих «близнецов», пробормотал дядька Мыкола. – Слышь, Ерусланка, расскажи видьмочке, як дело-то было.

Черноволосый богатырь страдальчески сморщился…

* * *

…– Ну Котофеич, ну отпусти, ну будь человеком!

– А я сейчас, по-твоему, кто? – лениво приоткрыв один глаз, проворчал Котофеич. Его конь бережно ступал по обледенелому бережку, узда висела на шее, натягивать ее не было нужды, конь и сам знал, где поворачивать. Мерное качание убаюкивало, заставляя клевать носом под размеренное поскрипывание седла. Сзади, то и дело сбиваясь с ритма, перебирал тонкими ногами конь Еруслана – такой же высокий и нервный, как и его хозяин.

– Она такая девушка, такая! Натуральная блондинка! – Змиуланыч восторженно закатил глаза и помотал кудлатой башкой. – Такая раз в сто лет попадается!

– На прошлой неделе, – также лениво буркнул Котофеич, – только та была рыжая.

– Эх, не понимаешь ты томленья моего сердца! – надрывно, со слезой пожаловался Еруслан. – Ну отпусти, Котофеич, что тебе, трудно самому отдежурить?

– Сдурел? – Котофеич подобрал пузо и выпрямился, строго глянув на младшего напарника через плечо. – Это на Сретенье-то? На самый змеиный день?

– Да брось, Котофеич, какие змеи! Ты погляди, денек какой – ни облачка!

Котофеич невольно придержал коня, запрокинул голову и застыл на берегу, довольно жмурясь на ярком февральском солнышке. День был и впрямь хорош – солнце светило, аж жарило с бледных зимних небес. Покрытый плотной снежной коркой берег блистал, на по-зимнему серой днепровской воде, словно косяки юрких рыбок, плясали яркие солнечные дорожки. Даже верхние камни затопленного после строительства Днепрогэса Ненасытца, страшного тринадцатого днепровского порога, ярко переливались выглаженными волнами боками. Ветер легко, едва ощутимо пах весной.