Повелители Владений - [2]

— Немного терпения, Сераф! Наш юный ученик просто приходил в себя.

— Если бы он смотрел, куда ступает, то видел бы все препятствия на пути и ловчее бы их избегал. Тогда не поскользнулся бы и не растерял концентрацию, — возразил Сераф.

Сдерживаться было невыносимо. Не замедляя шаг, Ферендир взглянул Серафу прямо в лицо и сказал:

— Мои наставники! Прошу прощения у вас обоих, но пойдемте все-таки дальше!

Опустив глаза на тропу, Ферендир осторожно зашагал по крутому склону и больше не промолвил ни единого слова. Теперь он быстро подмечал места, куда можно было спокойно поставить ногу.

Они продвигались в глубине Иметриканских гор царства Хиш. Кругом возвышались унылые серые скалы, покрытые редкой порослью. На сухой горной почве росли только огромные деревья-стражи, встречались небольшие островки мха да кустики осоки. Здесь всегда можно было найти, за что зацепиться или куда наступить: часто попадались участки плотно утрамбованной земли, всюду торчали выступы камней или узловатые древесные корни. Ферендир выискивал взглядом самые надежные из них и больше не оступался по небрежности. Иногда при подъеме он использовал свои нежные маленькие руки. Здесь, среди искривленных от ветра деревьев, было тихо, как в склепе, и только снизу все еще доносилось журчание ручейка, через который они перешли еще у подножья горы.

Ферендир украдкой взглянул на Серафа, желая убедиться, что его вечно всем недовольный наставник по-прежнему идет впереди. Однако Сераф как раз остановился. Он стоял, сверкая светлыми золочеными доспехами и опершись на длинную рукоять молота. Одним сапогом Каменный Страж наступил на ворох побелевшего от времени валежника между двумя чахлыми худосочными деревцами. Как всегда, он глядел на своего давнего ученика с укоризной.

Ферендиру было не понять, что таится в этом непостижимом и таинственном взгляде: глубокое презрение или столь же глубокая жалость. Встретившись глазами с юношей, Сераф отвернулся и стал подниматься дальше.

Где-то сзади Дезриэль стал тихо напевать какую-то медленную и грустную мелодию. Ферендир сразу опознал в ней мрачноватый гимн, которому учат всех, кто служит горе. Заунывная интонация и неторопливый повторяющийся мотив должны были обострить интуицию, заглушить мысли и раздвинуть границы сознания. Такая медитативная музыка помогала при выполнении тяжелого физического труда — например, во время медленного и утомительного подъема по крутому и неудобному горному склону. Старинный гимн всегда пробуждал в юноше умиротворение и светлую печаль — Ферендир чуть не начал подпевать Дезриэлю.

Однако удержался — ведь сам Сераф не подпевал. Послушник внимательно следил за шагающим впереди учителем — пения оттуда не доносилось. Судя по всему, Сераф был вполне способен собраться с силами и сосредоточиться, не прибегая к гипнотической помощи гимна. Ферендир последовал примеру сурового учителя и поборол желание присоединиться к Дезриэлю, потому что хотел добиться от Серафа если не симпатии, то хотя бы одобрения.

Они вышли в путь рано утром, еще в предрассветных сумерках, заменявших в царстве Хиш ночь. Большинство Каменных Стражей храма и учеников еще спали. Наставники Ферендира были полностью облачены в доспехи и вооружены: Дезриэль нес изящный алмазный чекан, а Сераф — тяжелый каменный молот на длинной рукоятке. Сам же Ферендир в день своего последнего испытания был одет в простую тунику послушника, в качестве оружия ему позволили взять только отполированный временем посох из тиса и небольшой кинжал.

Покинув скрытую от посторонних глаз живописную лощину, где стоял храм, они пошли на северо-запад, через перекаты горных хребтов и глубокие долины, по одной из многих узких тропинок, которая привела их в дремучий лес на западных склонах горы. Через несколько часов пути по холмистой местности наконец показался бегущий из леса извилистый ручей. Тогда они свернули с тропы и побрели вдоль каменистого русла — все дальше и дальше, по тенистым ущельям и глубоким распадкам горного склона.

Когда забрезжил дневной свет и мрак Владения Тени — Улгу — начал уступать место неумолимому свечению Враждебного Периметра, путники добрались до субальпийского пояса горы. Позади остались наполненные жизнью участки склона: там в тени густых лиственных лесов и высоких пушистых колдовских сосен зеленел густой подлесок, встречались россыпи поганок. Природа выше ручья стала унылой и бесцветной. Деревья попадались реже. Зеленую траву и раскидистые папоротники сменили голые камни да сухая почва с вкраплениями пористого мха и жесткой осоки.

Путники шли вверх еще много часов. Редкие деревья уже не заслоняли дневной свет, зато с вершины горы все сильнее и упорнее дул ледяной ветер. Мир вокруг казался безжизненным. Лишь птица порой тоскливо выкрикивала что-то у них над головой, а в рассеянных тенях под немногочисленными деревьями скреблись по камням малюсенькие коготки каких-то крошечных неуловимых зверьков. Чахлая растительность, усиливающаяся крутизна склона, сам местный воздух — все это казалось скудным и суровым, однако создавало впечатление чего-то живого, бдительного и голодного. Одна из непреложных истин, которую вбивали в головы молодых послушников горного храма — да, впрочем, и любого иного храма, — звучала так: «Везде и во всем есть жизнь. Везде и во всем есть желание. Везде и во всем есть воля. В большой опасности тот, кто забыл об этом».