Повелитель теней - [7]

— Прошу вас, не противьтесь моему желанию. Здесь я обречена тосковать по нашему саду и никогда не поправлюсь. А там мне сразу станет легче.

Тут барон заметил слезы в глазах молодой женщины, и все былые сомнения показались ему недостойными и низкими. Стремясь загладить несправедливость, он сжал руку Софии своими и нежно ее поцеловал. Он был счастлив увидеть, как она обрадовалась, и тешил себя надеждой, что, вопреки прогнозам врачей, ее здоровая натура сумеет одолеть недуг.

Однако в состоянии Софии не произошло никаких изменений. Она, правда, несколько оживилась, но в то же время как будто отказывалась противиться неотвратимой судьбе. Несмотря на всю любовь и заботу, барону было непереносимо подолгу оставаться с женой: он не мог видеть этой улыбающейся покорности, безмятежного взгляда голубых глаз, совсем огромных на истаявшем лице. И было еще что-то, гнавшее его прочь из дома. С тех пор как он превратил садовый павильон в своеобразный памятник актеру театра теней, его не покидало странное ощущение, будто какой-то чуждый, язвительный и злобный дух завладел некогда столь уютными комнатами. Это чувство отравляло ему даже те редкие дни, когда слабость оставляла Софию, и они могли, как прежде, сыграть партию в шахматы.

Уже одна тень от ее исхудавшей руки, скользившая над шахматной доской или покрывалом, рождала в нем смутный страх. Барон долго не желал в этом признаваться, но в конце концов не мог больше себя обманывать: он начал бояться теней. Когда лунными вечерами он бродил по аллеям сада, и на повороте какой-нибудь куст отбрасывал ему под ноги свою тень, он вздрагивал и невольно оборачивался. Даже собственная тень внушала ему неприязнь, и он предпочитал вернуться в темноту. Барон старался себя превозмочь: выходил в сад исключительно в лунные ночи и, задержавшись у памятника другу, погружался в воспоминания; заставлял себя подолгу оставаться в комнате с пальмами, рассматривая отдельные наброски и силуэты, однако, несмотря на все усилия, бывал вдвойне рад, покидая садовый домик.

— Вы пренебрегаете мною, друг мой, — с упреком заметила однажды вечером София. И добавила с улыбкой: — Что ж, для вас я плохой товарищ.

Барон как раз отдернул полог, собираясь сесть у постели жены, и в это мгновение ему почудилось, будто от стула отделилась длинная, тощая, полупрозрачная тень. Барон невольно отшатнулся, но тотчас овладел собой. Нельзя, чтобы бедняжка заметила его проклятую впечатлительность. Что за чертовщина, в самом деле, ведь он же солдат!

С оправданиями и жалобами на большое количество работы, он придвинулся к постели. С минуту София слушала молча, потом взяла его за руку и промолвила:

— Хотите доставить мне радость?

— Охотно, дорогая!

— Сегодня я чувствую себя немного лучше и мне хотелось бы посидеть в комнате с пальмами.

— Но вам нельзя вставать, вы еще так слабы! Да и ночной воздух не пойдет вам на пользу.

— О нет! Мы закроем окна. Доставьте же мне радость!

После некоторых уговоров Софии удалось убедить мужа, чтобы он проводил ее в комнату с пальмами. Барон помог ей накинуть теплую шаль и, прихрамывая, пошел рядом, заботливо обняв за плечи. Он постарался устроить молодую женщину как можно удобнее, придвинув обтянутое расшитой цветами дамасской тканью кресло к широкой стеклянной двери. София сидела и молча смотрела в сад, пока муж пытался ее развлечь, пересказывая события минувшего дня. Время было уже довольно позднее, и слуги, отпросившись у господ, отправились спать.

Барон добрый час старался разговорить свою супругу, как вдруг осекся и умолк на полуслове. Ему почудилось, будто рядом, в запертой комнате, раздался какой-то шорох. Совсем, как тогда… Вот шаги и звук отодвигаемого стола…

Его рука, точно парализованная, упала на спинку кресла. Опять эта чертовщина!

Тут взгляд барона обратился к лицу жены. Она сидела, чуть наклонив голову, как будто прислушивалась, и в глазах ее застыло выражение такого блаженства, какого он в жизни не видел.

— Вы слышали? — спросил он шепотом, коснувшись плеча жены.

Молодая женщина медленно повернулась к нему.

— Слышала… что?

София покачала головой, и лицо ее снова омрачилось. Она позволила мужу закутать себя в шаль и отвести обратно в спальню. Уложив ее в постель, барон покинул садовый домик и остаток ночи провел в клубе, где местные аристократы имели обыкновение коротать время за игрой и питьем.

В течение следующих дней он лишь ненадолго заглядывал в павильон, справлялся о самочувствии супруги и после двух-трех фраз на нейтральную тему покидал комнату больной. В городе немало дивились тому, что имперский судья именно теперь, когда занемогла его жена, находит время и желание бывать в обществе, которое прежде посещал столь неохотно. Но куда более странной была суетливая веселость, отличавшая его поведение. Вскоре распространилось известие, что состояние баронессы значительно ухудшилось, и все стали выражать самое горячее сочувствие судье, который, по общему мнению, лишь пытался заглушить свое отчаяние.

Примерно через неделю после вечера в комнате с пальмами на пороге спальни Софии барона встретила сиделка, бодрствовавшая у постели больной. Она приложила палец к губам, призывая его соблюдать тишину, так как молодая женщина скверно провела ночь, но теперь, как будто, уснула.