Потрошители морей - [25]

— Да тут он где-то обретается, — спокойно заверил Нануйка, — недавно ещё в женихах ходит, а теперь уже окрутили.

— Как так? — почти вскричал я на это, не веря своим ушам.

— А тут всё очень просто, безо всяких обрядов. Как вы говорите, кто кого сгрёб, тот… — заговорил было стихами обрусевший в конец Нануйка, но осёкся под нашим строгим взглядом и разъяснил далее:- В здешнем обычае, если при рождении детей родственники не успеют их сосватать, бывает что и очень разного возраста, то свободные от обязательств, но успевшие стакнуться молодые самоеды, самостоятельно в одном пологе укладываются спать, но непременно в яранге у родителей невесты. Правда, случается, что невесты успевают побывать замужем задолго до взросления сговоренных женихов, но это не в счёт. Так что, Афоня, увела твоего друга молодая Аса к себе на нары. С неделю, как увела. А теперь и нахвалиться не может, по всему стойбищу радость свою разносит чуть не до грудных детей. Да и ей все завидуют. Мужик-то лицом белый, глаз круглый и на две головы выше местного народа, — и алеут как-то странно посмотрел на меня, словно примеривая к кому-то и мой рост.

— А с чего решили Олешку красть, раз предсказали нашу неминучую смерть? — только и спросил я.

— Сильно любопытным твой дружок оказался. Пошёл утром на собачий лай, вот его и прищучили, как лишнего свидетеля. Хорошо, сразу не прибили, а повезли на стойбище как диковинку детям показать. Так и дожил до собственной свадьбы.

Уже к вечеру на огонёк заглянул и сам-друг Олешка Голый. Живой, здоровый и весёлый, как после выпивки. Долго мы мяли друг другу бока и охлопывали плечи, а когда унялись, товарищ и обсказал мне всю диспозицию северного расклада.

Стойбище наше называлось Юлак, что по-нашему вроде как Малое. Жило в нём шесть или семь семейств на четыре снежных дома, по-ихнему иглу, человек этак десятка два или три, но никто толком население по головам не считал. Управляли народом старая Инира и опытный охотник Паналык. Не понять, кто главнее, но баба всегда брала верх в споре, взять хотя бы ниши нынешние судьбы. Но если считать на круг, как говорил приметливый Олешка, люди тут не злобивые, а наоборот приветливые. Вот только шаман Ка-Ха-Ши, со своими двумя помощниками, злой и кровожадный в противовес остальным и на всё готов ради единовластия по всей округе. Он тут и лекарь, и предсказатель, и первый друг всех тёмных сил. Если на кого недобро глянет, враз на общем сборе виновного к смерти приговорят и палача назначат. Вот эти самые большие снежные хоромы во всём стойбище, где нас поселили, и были предназначены для общего сбора, словно лобное место в наших краях. Так что с местным колдуном надобно ладить и порой плясать под его бубен, как, собственно, и заведено во всём подлунном мире. А так-то, все остальные пользительным делом заняты. Или на охоту за тюленем отправляются, или голым манером всей семьёй отдыхают в своём пологе, тогда как в другом углу соседи свой быт обустраивают безо всякого стеснения. Дети природы, они с малолетства и до старости дети. Да и не в кухлянках же по нарам валяться, когда от жирников не только что взопреть, но и мыться без бани можно! Однако, семьи даже ночью не смешиваются. И хоть всё стойбище в родственниках, но чтоб брат с родной сестрой, помимо двоюродной, то ни-ни, никакого баловства, как и с чужой женой. Если только по согласию бабами поменяться, как под обязательной присягой на весенние праздники, да и то с отдачей. Потому и детей любят как родных, верхний китовый кусок с жировой прослойкой завсегда малым. И никаких тебе обид, не то что в дебрях Европы и Азии, когда за чужую селёдочницу под юбкой и на нож посадить могут.

Питания всякого в стойбище много. И сушёной, и вяленой с лета, а когда охота удачная, то сырой тюлень или морж нарасхват. В первую руку перепадает, конечно, детям, затем тёмному бабью как второсортным и к добыче не способным, далее колдуну с командой за камлание и сговор с духами, а потом уже и добытчикам, что останется. Всегда остаётся, потому как народ здесь мелкий и не в нашу силу приёмистый. К тому же угораздились обзавестись цветом кирпичного отлива, считай, по всему телу, где рассмотреть удаётся при спокойном положении. Глаза имеют вразлёт, а нос картошкой. Лица разукрашены наколками по саже. У мужиков круги возле рта, а у баб линейный узор по лбу, носу и подбородку, так что с непривычки даже завлекательно для постороннего ока. В носу у многих для пущей красы рыбий клык вставлен, а под нижней губой у самых новомодных ракушки в ряд на кожу врезаны. Блестят, словно третий рад зубов и поначалу пугают, будто вурдалаки замогильные, но особо страху поддаваться не надо, потому как не кусаются даже в лихую полярную ночь.

— И не вздумай на сторону по мелкой нужде сходить. Я покажу в какой чан нацеливаться. Туда всё стойбище своё добро сносит. Кожи-то надо чем-нибудь дубить да малахаи шить. Или нет? — закончил добрым советом своё поучительное слово друг.

— А как же с женитьбой против собственной воли? — осторожно спросил я, приготовившись соболезновать.

— А это ни с какого боку свободе не утеснение, — важно ответил Олешка, как-то даже свысока поглядев на меня. — Поживёшь здесь с моё, сам увидишь и вряд ли устоишь, когда перед тобой без исподнего женский соблазн сновать будет. Погоди, и ты сходишь в гости, как я однажды к Асе. Пойду домой, моё место под одеялом нагрето. Прощай, Афоня, до завтра, — и он весело вскочил из-за жирника, не допив даже чаю.