Потоп - [6]

— Встаньте же, говорю вам!

— Встаю.

— Садитесь.

— Сижу.

— Вы предатель, вы Иуда.

— А вот и неправда, уж если я целую, так от всего сердца. Хотите убедиться?

— И думать не смейте!

Панна Александра все же смеялась, а он весь сиял счастьем и весельем. Ноздри у него раздувались, как у молодого жеребца благородной крови.

— Ай, — говорил он, — какие глазки, какое личико! Спасите меня, святые угодники, я не выдержу!

— Зачем призывать святых? Целых четыре года вы сюда и не заглянули, так и сидите теперь!

— Да ведь я видел только портрет. Я прикажу этого художника выкупать в смоле, а потом обвалять в перьях и гонять его по всей Упите. Помилуешь меня или казнишь, а скажу тебе всю правду. Смотрел я на твой портрет и думал: хороша, что и говорить, но хорошеньких немало на свете — будет еще время. Женитьба от меня не уйдет — ведь девушки на войну не ходят. Бог свидетель, что я не противился воле отца, но прежде хотел испытать на себе, что такое война, что я и сделал. Только теперь я вижу, что был глуп и не понимал, какое наслаждение меня здесь ожидает; ведь на поле сражения я мог отправиться, и будучи женатым. Слава богу, что меня там не убили! Позвольте ручку поцеловать.

— Нет, не позволю.

— Тогда я и спрашивать не буду. У нас в Оршанском говорят: проси, а не дают, бери сам.

Он схватил руку девушки и стал ее горячо целовать, чему она не очень противилась.

В эту минуту вошла тетушка и, увидев, что здесь творится, остановилась в изумлении. Это ей не понравилось, но она не сделала замечания и пригласила их ужинать.

Оба тотчас же встали и под руку пошли в столовую, где стол был уже накрыт, а на нем стояло множество различных блюд, особенно ветчины в разных видах, и бутылка превосходного старого вина. Им было хорошо друг с другом. Ужинал только Кмициц, а девушка села подле него и радовалась, глядя, с каким он аппетитом уничтожал все, что ему предлагали; когда он утолил голод, она опять стала его расспрашивать:

— Вы сейчас не из Орши приехали?

— Почем я знаю откуда? Я побывал во многих местах, подбирался к неприятелю, как волк к овцам, и что где можно было сорвать, то и рвал.

— Как же у вас хватило смелости идти против такой силы, перед которой сам гетман должен был уступить?

— Как хватило? Я на все готов, такая уж у меня натура.

— Это говорил и покойный дедушка… Счастье, что вас не убили.

— Эх, ловили они меня, как птицу в гнезде, но чуть подходили ко мне, я уходил у них из-под носа и кусал их в другом месте. Надоел я им так, что они оценили мою голову. Превосходное вино!

— Во имя Отца и Сына, — воскликнула с непритворным испугом молодая девушка, глядя с восторгом на этого храбреца, который мог говорить о цене за свою голову и о вине в одно и то же время.

— У вас, верно, было много войска?

— Были у меня драгуны, правда, очень дельные и храбрые, но через месяц они все пали. Ходил я потом с волонтерами, которых собирал, где мог, без разбора. Хороши они на войне, но, в сущности, мошенник на мошеннике. Те, что не погибли еще, рано или поздно пойдут воронью на жаркое.

При этих словах Кмициц рассмеялся, выпил залпом бокал вина и прибавил:

— Таких плутов вы еще не видели, черт их возьми! Офицеры — все шляхта, достойные люди, именитые, но за каждым из них уголовщина в прошлом. Сидят теперь в Любиче, что же мне с ними осталось делать?

— Так вы со своим отрядом к нам приехали?

— Да, неприятель от холода заперся в городах. Мои люди обтрепались, как метлы от продолжительного употребления, поэтому князь-воевода назначил мне стоянку в Поневеже. Ей-богу, этого отдыха я вполне заслужил.

— Кушайте, пожалуйста!

— Для вас я готов и яд съесть. Часть своих оборванцев я оставил в Поневеже, часть в Упите, а самых достойных пригласил в Любич. Они скоро придут к вам с поклоном.

— А где же вас нашли ляуданцы?

— Я их встретил по дороге в Поневеж, но пришел бы сюда и без них.

— Выпейте еще вина!

— Для вас я готов и яду выпить.

— Но о смерти дедушки и о завещании вы узнали только от ляуданцев?

— Об его смерти? Да, от них, упокой, Господи, его душу! Значит, вы послали за мной этих людей?

— И не думайте! Все мои мысли о покойном дедушке и о молитве, больше ни о чем.

— Они мне то же самое сказали. Гордые какие эти сермяжники! Я хотел им заплатить за труды, а они окрысились за это на меня, сказали, что, может быть, это оршанская шляхта все делает за деньги, но не ляуданская. Вообще, немало наговорили они мне дерзостей. Выслушав все это, я подумал: не хотите денег, так я прикажу вам всыпать по сотне розог.

При этих словах панна Александра схватилась за голову:

— Господи помилуй, и вы это сделали? Кмициц удивленно посмотрел на нее:

— Не беспокойтесь, я этого не сделал, но меня всегда возмущает, когда всякая мелюзга претендует на равенство с нами. Я думал, что они расскажут об этом вам, и вы будете меня считать каким-то варваром.

— Какое счастье, — воскликнула панна Александра, — если бы это случилось, вы не должны были бы мне и на глаза показываться.

— Почему?

— Это — мелкая шляхта, но старинная и славная. Покойный дедушка очень любил ее и на войну с ней ходил. Всю жизнь они вместе служили, а в мирное время все были приняты у нас в доме. Это старинные друзья нашего дома, которых вы должны уважать. Я надеюсь, что вы поймете это и не захотите нарушить наших добрых отношений.