Потоп - [45]

Въезд такого знаменитого сановника ободрил всех; и всем, кто с благоговением смотрел на его почти монаршее величие, на его величественное лицо, на его высокий лоб, из-под которого светились умные и суровые глаза, на его властную осанку, даже в голову не могло прийти, чтобы кто-нибудь устоял перед его могуществом.

Людям, привыкшим к почитанию чинов и местничеству, казалось, что шведы даже не осмелятся поднять руку на особу такого магната. Трусы чувствовали себя под его крыльями в безопасности. И все приветствовали его с пламенной радостью; крики раздавались по всей улице, по которой шествие подвигалось к дому бургомистра. Все склоняли головы перед воеводой, видневшимся в окнах кареты; на эти поклоны вместе с ним отвечал Острожка с таким достоинством, как будто они предназначались исключительно ему.

Едва улеглась пыль после приезда воеводы познанского, как прибежали гонцы с известием, что едет его двоюродный брат, воевода полесский — Петр Опалинский со своим зятем, Яковом Роздражевским, воеводой иновроцлавским. Каждый из них привел с собой по сто пятьдесят вооруженных солдат кроме придворных и челяди. А потом дня не проходило, чтобы не приезжали новые сановники: Сендзивой Чарнковский, зять Опалинского, каштелян калишский, Максимилиан Мясковский и Павел Гембицкий. Город был так переполнен людьми, что не хватило домов для одних только придворных. Соседние луга пестрели палатками ополченцев.

Всюду мелькали красный, зеленый, голубой, синий и белый цвета, ибо кроме шляхты и ополченцев, из которых все одевались по-разному, кроме слуг и сановников пехота каждого повета имела свои отдельные цвета.

Приехали, наконец, и торговцы, построили шалаши поблизости от города и начали продавать оружие, одежду и напитки. Полевые кухни дымились днем и ночью. Перед шалашами толпилась шляхта, вооруженная не только саблями, но и ложками, ела, пила, рассуждала то о неприятеле, которого еще не было видно, то о приезжих магнатах.

Между этими группами важно прохаживался Острожка, одетый в наряд из пестрых лоскутков, с жезлом в руке, увешанным колокольчиками. Где он ни появлялся, его тотчас же окружала толпа шляхты, а он подливал масла в огонь, острил насчет сановников и задавал такие язвительные загадки, от которых все покатывались со смеху.

Однажды в полдень по базару проходил сам воевода познанский и, смешавшись со шляхтой, заговаривал милостиво то с тем, то с другим, жалуясь на короля, что, несмотря на нашествие такого многочисленного неприятеля, он не прислал им ни одного регулярного полка.

— Видно, о нас там не думают, мосци-панове, и без помощи оставляют! В Варшаве говорят, что на Украине и так войска мало и что гетманы не могут справиться с Хмельницким. Ничего не поделаешь! Видно, Украина милее Великопольши. Мы в немилости, мосци-панове! Нас прислали сюда на убой.

— А кто виноват? — спросил пан Шлихтинг, веховский судья.

— Кто виноват во всех несчастьях Речи Посполитой? — спросил воевода. — Конечно, не мы, шляхта, защищающая ее грудью!

Шляхте было очень лестно то, что «граф на Бнине и Опаленице» сравнивает себя с нею, поэтому пан Кошутский тотчас же ответил:

— Ясновельможный воевода! Если бы у короля было больше таких советников, как ваша милость, то, наверно, нас бы не пригнали сюда на убой… Но там, по-видимому, правят те, кто низко кланяется…

— Спасибо вам, Панове братья, за доброе слово! Виноват и тот, кто слушает таких советников. Им наша свобода костью в горле стала. Чем больше погибнет шляхты, тем легче им будет провести свое «absolutum dominium»[9].

— Так неужели мы должны гибнуть только затем, чтобы наши дети были рабами?

Воевода ничего не ответил, а шляхта стала с недоумением поглядывать друг на друга.

— Так вот как! — кричали многочисленные голоса. — Вот зачем нас сюда призвали! Уж давно говорят об этом «absolutum dominium». Но если на то пошло, то и мы сумеем постоять за себя…

— И за наших детей!

— И за наше достояние, которое неприятель будет уничтожать огнем и мечом!

Воевода молчал. Странное средство избрал он для подбодрения солдат!

— Король во всем виноват! — кричала шляхта.

— А помните ли вы, Панове, деяния Яна Ольбрахта? — спросил воевода.

— При короле Ольбрахте погибла шляхта! Измена, Панове, измена!

— Король, король изменник! — раздался чей-то голос. Воевода молчал.

Вдруг Острожка, стоявший близ воеводы, захлопал в ладоши и закричал петухом так пронзительно, что глаза всех обратились на него.

— Панове, — крикнул он, — братцы родные, послушайте мою загадку!

С истинной изменчивостью весенней погоды возмущение ополченцев сменилось любопытством и желанием услышать от шута какую-нибудь новую остроту.

— Слушаем, слушаем, — отозвалось несколько голосов.

Шут заморгал глазами, как обезьяна, и продекламировал пискливо:

Подканцлера прогнав, известен тем стране,

Что сам подканцлер он — лишь при чужой жене.

— Король, король! Как есть Ян Казимир! — раздалось со всех сторон.

И смех, как гром, прокатился в толпе.

— Черт его возьми, как он это ловко сочинил! — кричала шляхта.

Воевода смеялся вместе с другими, а когда все стихли, сказал серьезно:

— И за это мы должны отвечать своей кровью! Вот до чего дошло… А ты, шут, получай червонец за хорошую загадку, — обратился он к шуту.