Потоп - [20]

— Как на покой?

— Кто получит саблей по голове, тот и идет на покой.

— Господи боже! Да ведь это разбой.

— Поэтому я и поехал. Солдаты сейчас же явились ко мне с жалобами на голод и притеснения. «В брюхе у нас пусто, — говорили они, — что же нам делать?» Я велел позвать бургомистра. Он долго раздумывал, наконец пришел, а с ним еще трое и все стали плакаться: «Пусть бы уж денег не платили, но зачем убивать людей и жечь город? Есть и пить мы бы им дали, но они требовали сала, меду и всяких лакомств, а мы — люди бедные, и у нас этого нет. Мы будем жаловаться, и вы перед судом ответите за ваших солдат».

— Господь вас не оставит, — воскликнула панна, — если вы над ними учинили суд праведный.

— Праведный?

При этом Кмициц сделал виноватое лицо, как школьник, принужденный сознаться в своих шалостях.

— Королева моя, — проговорил он наконец жалобным голосом, — сокровище мое, не сердись на меня…

— Что же вы сделали? — спросила Оленька тревожно.

— Я велел дать по сто плетей бургомистру и тем троим, — выпалил торопливо Кмициц.

Оленька ни слова не ответила, опустила лишь голову на грудь и погрузилась в молчание.

— Вели казнить меня, — воскликнул Кмициц, — но не сердись. Я еще не все сказал…

— Еще? — простонала девушка.

— Они послали в Поневеж за помощью. Оттуда прислали сотню каких-то дураков под командой офицеров. Первых я усмирил раз навсегда, а офицеров… ради бога, не сердись… велел гнать голых по снегу, как сделал это с Тумгратом в Оршанском.

Девушка подняла голову; ее суровые глаза пылали гневом, а щеки покрылись краской.

— У вас нет ни стыда ни совести! — сказала она.

Кмициц взглянул на нее с изумлением, помолчал с минуту и, наконец, спросил нетвердым голосом:

— Это правда или шутка?

— Я говорю без шуток, такой поступок достоин разбойника, но не честного офицера. Я говорю это потому, что мне дорога ваша репутация, что мне стыдно за вас; не успели вы приехать, как все соседи считают вас насильником и пальцами на вас указывают.

— Что мне ваши соседи! Одна собака десять дворов сторожит, и то ей нечего делать.

— Они бедны — это правда, но над ними не тяготеет никаких преступлений, их имя ничем не запятнано. Никого кроме вас здесь не будет преследовать закон.

— Не беспокойся об этом. У нас всяк пан, кто может держать саблю в руках и собрать кое-какую партию. Что со мной могут сделать? Кого я боюсь?

— Если вы никого не боитесь, то знайте, что я боюсь гнева Божьего и… человеческих слез! А позора ни с кем делить я не хочу. Хоть я и слабая женщина, но честь имени, видно, дороже мне, чем тому, кто называет себя мужчиной и рыцарем.

— Ради бога, не угрожай мне отказом. Ты еще не знаешь меня…

— Верю, но, должно быть, и мой дед вас не знал.

Глаза Кмицица метнули молнии, но и в ней заговорила кровь Биллевичей.

— Кидайтесь, скрежещите зубами, — говорила она, — я не испугаюсь, хоть я одна, а у вас целая шайка разбойников: на моей стороне правда. Вы думаете, я не знаю, что вы в Любиче стреляли в портреты и насиловали девушек?! Вы меня не знаете, если думаете, что я всегда буду покорно молчать. Я требую от вас честности, и этого меня не может лишить никакое завещание. Напротив, дед мой поставил непременным условием, чтобы я сделалась женой только честного человека.

Кмицицу, видно, стало совестно за свои проделки в Любиче, потому что он опустил голову и спросил уже более тихим голосом:

— Кто вам рассказал об этом?

— Да вся шляхта говорит.

— Я рассчитаюсь с этими лапотниками, изменниками за их участие, — ответил мрачно Кмициц. — Все это произошло под пьяную руку, а в таких случаях солдаты не умеют себя сдержать. Что же касается девок, то я их не трогал.

— Я знаю, что это они, эти бесстыдники, эти разбойники, ко всему дурному вас подстрекают.

— Они не разбойники, а мои офицеры.

— Я этим вашим офицерам велела выйти вон из моего дома.

Оленька ожидала с его стороны вспышки, но, к своему великому изумлению, она заметила, что известие об изгнания его товарищей не только не произвело никакого впечатления, но, наоборот, привело его в прекрасное расположение духа.

— Ты им велела выйти вон? — спросил он.

— Да.

— И они ушли?

— Да.

— Ей-богу, ты смела и решительна, как рыцарь. С такими людьми шутить опасно. За это уж не один поплатился. Но они знают, что значит иметь дело с Кмицицем. Видишь, ушли покорно, как овечки. А почему? Потому что боятся меня!

При этом Кмициц взглянул самодовольно на Оленьку и стал подкручивать усы; но эта перемена настроения и это неуместное самодовольство рассердило ее вконец, и она сказала решительным тоном:

— Вы должны выбрать или меня, или их — иначе быть не может. Кмициц, казалось, не заметил ее решительного тона и ответил небрежно, почти шутливо:

— Зачем же мне выбирать, если и они, и ты принадлежите мне. Ты можешь делать себе в Водоктах все, что угодно… Но если мои компаньоны ничем тебя не оскорбили, то за что же мне их гнать? Ты не понимаешь, что значит — вместе служить. Никакое родство так не связывает людей, как совместная служба. Знай, что они чуть не тысячу раз спасли мне жизнь; а если их преследует закон, то я им обязан дать приют. Все это — шляхта и люди высокого происхождения за исключением Зенда. Но зато такого кавалериста, как он, нет во всей Речи Посполитой. Кроме того, если бы ты слышала, как он подражает голосам птиц и зверей, то он бы и тебе понравился.