Потомок Микеланджело - [31]

Еще несколько дней уходит на то, чтобы к столице присоединилась Франция.

А затем образуется Большая национальная Коммуна — ядро с о в е р ш е н н о г о р а в е н с т в а…

«Это могло бы быть, но этого не было», — вздохнул Буонарроти, переворачивая мелко исписанный лист.

— К сожалению, это осталось лишь на бумаге, — эхом откликнулся Лепельтье, внимательно следивший за выражением лица своего друга.

8

— Поразительно, — сказал Буонарроти после долгого молчания. — Неужели предательство одного негодяя могло в корне уничтожить так хорошо продуманный и практически подготовленный план?

— Не думаю, — ответил Лепельтье. — Впрочем, ручаюсь, и ты так не думаешь. Конечно, предательство остается предательством, и от него в этом мире бесконечно много бед. Но что касается нашего несостоявшегося восстания, то здесь все горе в том, что оно-то как раз и было весьма плохо подготовлено. Говорили много, идеи были правильные, но их не сумели внедрить в народ. В тот самый народ, который, как тебе известно, был и средством и целью восстания.

— Да, пожалуй, ты прав. Об этом я размышлял месяцами, сидя в тюрьме, и потом, в годы ссылки. Конечно, наши агенты старались, как могли, но их было слишком уж мало на такой огромный город. Что же касается круглых цифр, которые приводились на наших последних заседаниях, — помнится, Массар или кто-то иной с энтузиазмом толковали о семнадцати или даже двадцати тысячах потенциальных бойцов, — то эти цифры были в значительной мере воображаемыми.

— Бесспорно. И конечно же все мы оказались слишком доверчивыми, я сказал бы даже сильнее — слишком наивными. Ведь что говорить, если наш вождь и старший друг, опытный революционер и старый конспиратор Гракх Бабеф полагал, будто достаточно выйти на улицу и бросить клич: «Санкюлоты, вперед! На бой за правое дело!» — и победа в наших руках. А санкюлотов-то ведь нужно было долго и тщательно готовить. Да и к тому же полем нашей деятельности оставался Париж, только Париж. И представь на минуту, пусть бы даже восстание и победило в столице, а дальше? Что сказала бы вся Франция?

— Полагаю, это бесспорные истины. Отрицать их никто не станет, и я меньше всех. И все же после драки кулаками махать много легче, чем драться.

— Верно. Тем более что и до драки-то дело не дошло. Хотя, впрочем, вспомни: была ведь и драка. После вашего ареста мы попытались поднять людей. А к чему привело это? К кровавой гекатомбе на Гренельском поле…

Снова наступило молчание. Оба старых бабувиста понимали, что спорить не о чем.

Потом Лепельтье сказал:

— Я следил, с каким чувством ты пересматривал эти ветхие документы. Прочти-ка в заключение еще кусочек.

— Что это?

— Письмо Бабефа ко мне из тюрьмы. Читай отсюда.

Буонарроти вновь увидел так хорошо знакомый, красивый почерк покойного друга:

«…Когда тело мое будет предано земле, от меня останется только множество планов, записей, набросков демократических и революционных произведений, посвященных одной и той же важной цели — человеколюбивой системе, за которую я умираю. Моя жена сможет собрать все это, и когда-нибудь, когда стихнут преследования, когда честные люди, возможно, вздохнут свободнее и смогут возложить цветы на наши могилы, когда снова задумаются над средствами обеспечения человечеству счастья, которое мы предлагали, ты разыщешь эти клочки бумаги и представишь всем поборникам Равенства, всем нашим друзьям, хранящим в сердцах наши принципы, ты представишь им, повторяю, в память обо мне собрание различных фрагментов, содержащих то, что развращенные современники называют моими мечтами…»

— Понял? — спросил Феликс.

— Чего уж здесь не понять.

— Так вот. Настал момент, которого я так долго ожидал. Сегодня наконец я могу передать то, что по праву принадлежит тебе. Возьми эти документы — они твои. И выполни завещание нашего друга.

Буонарроти оторопел.

— Позволь, но ведь это он завещал тебе!

— Только потому, что ты был в то время рядом с ним, в тюрьме, и судьба твоя была темна, а я гулял на свободе и мог действовать, в частности забрать документы, оставленные им у жены.

— И все же…

— Никаких отговорок. Не спорь, ты много талантливее меня, ты лучше справишься с этой задачей. Я выполнил все, что мог: дал образование его старшему сыну, нашел дело его вдове и до сих пор опекаю осиротевшую семью. Сверх того, я в течение многих лет в самых сложных обстоятельствах сумел сохранить эти бумаги. Ты же выполни то, что по силам только тебе: прибавь к имеющимся документам другие, которые сможешь разыскать, и напиши историю нашего заговора, расскажи людям о его истинных причинах, характере, результатах. Этим ты исполнишь последнюю волю Бабефа и сделаешь бессмертными его идеи.

Буонарроти все еще не мог прийти в себя.

— Но ведь я же лишенный прав ссыльный!

— Ты им недолго останешься.

— Даже если бы я и поверил тебе…

— Не станем препираться. Это решено твердо. И не одним мной. Тебе, и только тебе предстоит стать историографом заговора Равных.

Буонарроти размышлял.

— Все это так неожиданно… и сейчас ведь нужно заниматься не писаниной, а делом.

— А я и не думаю, что этим ты будешь заниматься сейчас. Это в будущем… Что же касается дела, то к нему мы сейчас и перейдем. — Лепельтье посмотрел на часы. — Однако уже слишком поздно. Пора спать, на сегодня достаточно. А завтра, с утра, займемся самым важным, тем, ради чего, как я догадываюсь, ты и приехал на мой остров.