Потомки - [57]

Нас догоняет Сид, и я вижу, что он курил не просто сигарету. Он накурился до одури. У него тяжелый взгляд и бессмысленная улыбка. От одной мысли, что он даже не пытается этого скрыть, я прихожу в ярость.

— За что ты любишь маму? — спрашивает меня Скотти.

Я почему-то смотрю на Алекс, словно ищу у нее ответа. Она выжидающе смотрит на меня.

— За… Не знаю. Я люблю то, что любит она. Люблю быть с ней вместе.

Алекс смотрит на меня так, словно я не ответил, а попытался уйти от ответа.

— Например, нам нравится ходить в ресторан. Нравится кататься на велосипедах. — Я смеюсь, потом говорю: — Нам нравятся специфические приемы монтажа в кино — в романтических комедиях. Как-то мы признались в этом друг другу.

Я улыбаюсь, и обе мои дочери смотрят на меня с одинаковым странным выражением. Я жду, когда Скотти спросит, что такое монтаж, но она не спрашивает. Взгляд у нее почти сердитый.

Впереди, держась за руки, идет какая-то пара.

— Мне нравится, что она вечно забывает вымыть листья салата и на зубах хрустят песчинки, — говорю я.

— А я этого терпеть не могу, — ворчит Скотти.

— Я, вообще-то, тоже, — говорю я, — но она по-другому не может. Я уже привык. В этом она вся. Такая она, наша мама.

В голову мне приходят еще какие-то примеры, и я смеюсь своим мыслям.

— Чего ты смеешься? — спрашивает Скотти.

— Просто вспомнил о том, что нам с мамой не нравится.

— Например?

— Не нравятся люди, которые говорят: «Как смешно», но при этом не смеются. Если смешно, так смейся. И люди, которые не к месту говорят «делать» и «сделал». как будто в языке нет более подходящих глаголов. Например, я «сделал» обед. Нам не нравятся мужчины, которые ходят в косметические салоны.

Я мог бы продолжать и продолжать. От этих воспоминаний у меня голова идет кругом. Как мы весело жили. Как часто смеялись… Я думал, что женюсь на хорошенькой фотомодели, так же как мои друзья женились на секретаршах, на гувернантках, на азиатках, не умевших толком говорить по-английски. Я думал, что женюсь на женщине веселой и легкой, которая будет растить моих детей и всю жизнь будет рядом. Я рад, что ошибался.

— Эй, насчет мужиков, которые ходят в косметические салоны, я с вами согласен. — подает голос Сид.

— Господи, о чем мы говорим? — восклицает Алекс. — Это же полная хрень!

Пара, идущая впереди, слегка оборачивается в нашу сторону.

— Ну что смотрите? — громко спрашивает их Алекс.

Я ее не одергиваю. И в самом деле, чего они смотрят? Я замедляю шаг. Алекс шлепает Скотти по руке.

— Ой! — взвизгивает та.

— Алекс! Может быть, хватит?

— Дай ей сдачи, папа! — кричит Скотти.

Алекс хватает ее за шею.

— Мне же больно! — говорит Скотти.

— Я знаю, — отвечает Алекс.

Я хватаю их обеих за руки и тяну вниз, на песок. Сид, закрыв рот рукой, давится от смеха.

— За что ты любишь маму? — передразнивая сестру, говорит Алекс. — Слушай, заткнись, а? Папа, перестань с ней сюсюкать!

Я сижу между ними и не произношу ни слова. Сид устраивается рядом с Алекс и говорит ей: «Полегче, тигра». Я смотрю, как на песок набегают волны. Мимо проходит несколько женщин. Они бросают на меня понимающие взгляды, как будто отец в окружении детей — это невероятно умильное зрелище. Как мало надо, чтобы тебя приняли за примерного отца. Я вижу, девочки ждут, что я еще скажу, но что нового я могу сказать? Я орал, увещевал, даже дрался, и что? На них ничего не действует.

— А за что ты любишь маму, Скотти? — спрашиваю я, бросая на Алекс строгий взгляд.

Она на секунду задумывается.

— Много за что. Она не старая и не уродина, как другие мамы.

— А ты, Алекс?

— Слушай, к чему все это? — упрямится она. — Зачем мы вообще сюда притащились?

— Чтобы поплавать с акулами, — отвечаю я. — Скотти захотелось поплавать с акулами.

— Это можно устроить, — кивает Сид. — Я читал рекламу в отеле.

— Мама ничего не боится, — говорит Алекс.

Она ошибается. Кроме того, я думаю, что это скорее констатация факта, а не то, что Алекс любит в матери.

— Пошли обратно, — говорю я.

Я встаю и стряхиваю с себя песок. Я смотрю на наш прилепившийся к скале отель, розовый в лучах закатного солнца. Глядя на лица девочек, слушавших о Джоани, я вдруг остро ощутил одиночество. Они никогда не смогут понять меня так, как понимала она. Они никогда не смогут понять ее так, как понимал я. Я тоскую по ней, хотя остаток жизни она планировала провести без меня. Я смотрю на своих дочерей, которые для меня полнейшая загадка, и на какой-то короткий миг мне делается тошно от мысли, что я не хочу оставаться с ними один. Я рад, что им не пришло в голову спросить, за что я люблю их.

28

Мы возвращаемся в номер ни с чем. Я звоню в больницу, и мне сообщают, что пока все хорошо. Я радуюсь, пока не вспоминаю, что «хорошо» означает всего-навсего, что она дышит. Еще не умерла. Мы заказываем еду в номер и садимся смотреть кинофильм о Второй мировой войне. Чересчур натуралистичный. Горы окровавленных тел.

— Режиссер хочет показать, что такое настоящая война, — объясняет Алекс в ответ на мое ворчание. — Я где-то читала. Это его форма протеста против насилия.

Мы все расположились на огромной кровати. Девочки и я лежим на животе, Сид устроился на противоположной от меня стороне, привалившись спиной к изголовью.