Потерять и найти - [13]

– Не забивай себе голову всякой чепухой, Милли, – сказала она. – Ты еще маленькая. Тебе нужно в куклы играть. В дочки-матери.

Милли пожала плечами. Мама откинулась на своем стуле и продолжила пристально ее разглядывать.

– А кто умер?

– Сестра Бекки из школы.

Реклама закончилась.

– Пошли ей открытку, – мама снова уткнулась в телевизор. – И напиши что-нибудь хорошее.

– Что?

– Ну, например… Бери деньги! Вы что, смеетесь? Ты все продуешь! Деньги бери!

Папа положил ладонь Милли на макушку. Ладонь казалась огромной.

– Напиши: «Прости, пожалуйста, мне очень жаль. Прими мои соболезнования».

– Но я же не виновата.

– Конечно, нет. – Он обнял ее и прижал к себе. – Просто будь к ней добра. Вот и все.

Уже потом, когда папа умер и мама целыми днями сидела перед телевизором, Милли коснулась ее руки и сказала:

– Прости, пожалуйста, мне очень жаль. Прими мои соболезнования.

И тогда мама обняла Милли так крепко, что стало трудно дышать.

– И ты прости меня, Милли, – пробормотала она. – Мне тоже очень жаль.

* * *

Милли взглянула в окно родительской спальни и осмотрела улицу, проверяя, не вернулась ли полиция. Тут она поймала взгляд старой тетеньки в окне соседского дома. Милли почему-то решила, что эта тетенька тоже кого-то потеряла, хотя и не знала, почему.

– Простите, пожалуйста, – проговорила Милли медленно и четко, прижимаясь лбом к стеклу. – Мне очень жаль. Примите мои соболезнования.

Старуха пристально на нее посмотрела. А потом опустила шторы.

Агата Панта

Во время супружества Агата Панта всячески пыталась избежать наготы своего мужа. Слишком уж он походил на кузнечика – весь такой худющий и угловатый. Казалось, его кости все время удивленно выпрыгивали из-под кожи, будто искали запасной выход.

В первую брачную ночь, когда супруг со своей фирменной унылостью расстегивал ей платье, Агата заметила его достоинство, поблескивавшее в лунном свете, как обнаженный меч. Тогда она наконец поняла, почему он вечно ходит так, будто его толкают в спину: меч оказался слишком велик для рыцаря.

Потом они лежали в постели, и он вертелся с видом фокусника на сцене. Агата смотрела на него не моргая, и перед глазами у нее все плыло, сливалось со стенами. Он же считал, что это ее Страстный Взгляд – тот самый взгляд, который репетируют перед зеркалом, когда впервые узнают о пестиках и тычинках.

Потом дело было сделано, и он понесся в туалет, а Агата натянула одеяло до подбородка и представила, как его достоинство качается из стороны в сторону, точно прыгающий в джунглях орангутан.

Дожидаясь мужа в кровати, она не чувствовала ни удивления, ни потрясения, ни злости. Одно только разочарование. Разочарование в том, что человечество за столько-то лет эволюции не придумало ничего поинтереснее, чем скакать друг на друге, как кукуруза на сковородке.

Агата хорошо помнила тот миг, когда узнала, что у мужчин между ног болтаются эти безобразности. Она потом еще несколько месяцев не переставала о них думать. Сама мысль о том, что этих скрытых штуковин вокруг тьма-тьмущая, ее пугала. И как только другие женщины спокойно живут в таком мире?

Она словно попала в западню. Мужчины на улице здоровались с ней так самодовольно, что Агата утыкалась взглядом в землю и думала: «Унегоестьпенисунегоестьпенисунегоестьпенис».

Но потом, много позже, когда ее муж (как и все существа на свете!) начал стареть и обвисать, Агата вновь научилась смотреть мужчинам в глаза.

– Здравствуйте, – преспокойно отвечала им она, а про себя думала: «Какие же вы жалкие. Вы и ваши дряхлые пенисы».

Печальный пенис Рона стал первым симптомом его старения. Вторым – волосы у него в ушах, трепетавшие на ветру, как руки утопающих. С тех пор Агата бессильно наблюдала, как волосы исчезают и появляются на разных частях его тела.

Третьим симптомом стал приступ, после которого Рон потерял чувствительность в левой ноге. Теперь ему приходилось держаться за бедро и тянуть ногу за собой во время ходьбы.

Подскочил, потяну-у-у-ул. Подскочил, потяну-у-у-ул. Подскочил, потяну-у-у-ул.

Четвертым симптомом стал пластиковый катетер, который Рон по вечерам держал на прикроватной тумбочке. После появления катетера каждое утро Агаты начиналось с тихого всплеска мочи ее мужа, который сонно тащился в туалет.

Подскочил, потяну-у-у-ул, плюх! Подскочил, потяну-у-у-ул, плюх!

Как-то утром, направляясь к кухонному столу, Агата вдруг поняла, что апельсиновый сок в ее стакане плещется точно с таким же звуком.

Больше она его не покупала.

Пятым симптомом была огромная жировая складка, соединявшая подбородок Рона с его шеей, как у пеликана. Теперь любое его слово сопровождалось беззвучным сотрясанием отвисшей кожи, которое усиливалось в зависимости от того, насколько громко он говорил. Кожа эта днем и ночью колыхалась у Агаты перед лицом – неизменная, как солнце. И смотреть на нее было так же невыносимо, как на солнце.

Примерно в то время Агата перестала разговаривать с мужем. Бурчала, вздыхала, кивала, пихала его локтем, но никогда не говорила. Не со злости, просто разговаривать было уже не о чем. Они знали друг о друге все: что любят и не любят, чем друг на друга похожи и чем отличаются – рост, вес, размер обуви.