Потерянный взвод - [35]

У меня безудержно слипались глаза, а голова безвольно раскачивалась, будто крепилась на одном гвозде. Одежда пропотела насквозь и стала настолько грязной, что испачкать ее уже было невозможно. Но о помывке мечтать не приходилось. Руки мои стали шершавыми и жесткими, как подошва, приобрели неживой серый оттенок, из трещинок на коже сочилась кровь. Я из последних сил крепился, держась за башенный пулемет. Дорога убаюкивает. А Горелый, хоть и сидел с красными, как у окуня, глазами, был бодр и подвижен, вертел головой. Он никогда не верил горной тишине. Он всегда был настороже. Я завидовал Горелому. Я почему-то всегда ему завидовал. Это меня раздражало, я мысленно плевался от таких жалких мыслей, и спать уже хотелось меньше.

Здесь – сопки. Где-то на равнине их можно было бы назвать горами, а тут, в Афгане, – это просто сопки. Куцая растительность – клочки верблюжьей колючки – неподвижно торчит под зноем и как-то еще живет.

Мы едем вдоль заброшенного кишлака. Часто из таких развалин летят пули, молнией сверкает граната, выпущенная из базуки. Кишлак вытаращился на нас пустыми глазницами. Где его жители – в Пакистане?

Ствол пулемета ползет вправо. Я снимаю с него руку, перезаряжаю свой автомат. На обочине обломки техники: рама от «КамАЗа», дальше – опрокинутая кабина грузовика, сплющенная в лепешку «Тойота»… Здесь эти обломки воспринимаешь с таким же ужасом, как если бы это были части человеческого тела.

Как только кишлак остается позади, нас нагоняет вертолетная пара. Летчики принимают на борт завернутое в фольгу тело Усманова и забирают заболевшего афганца. У меня подступает комок к горлу… Самое страшное, когда к этому привыкаешь. Привыкаешь видеть, как один за другим уходят люди. Привыкаешь к мысли, что это нормально, что так надо, перестаешь удивляться, страдать и все происходящее воспринимаешь как должное, как твой удел и удел твоих товарищей.

Я знаю, что сразу сделаю, когда приеду домой. Я куплю бутылку водки, сяду в кресло, ноги положу на стол и буду пить: молча и без закуски… За тот, особенный удел немногих.

Мы въезжаем в город. Наверное, каждый в караване вздохнул облегченно, потому что в городе какая бы ни была, но все же власть, видимость порядка и безопасности. Даже регулировщик торчал на пятачке. Он увидел нас, взмахнул палочкой, наша грязная, провонявшая бензином колонна заполонила улицу. Народ следил за нами с осторожным любопытством, пацаны что-то кричали, а седые старцы, как всегда, не удостаивали взглядом. Они научились скрывать ненависть.

Мы проехали город, миновали шумные перекрестки, пустынные улочки и, наконец, остановились на окраине, на небольшой площади.

Солдаты повалились с брони, кто-то отливал тут же у колес, кто-то отправился за водой. Торопливо проплыл мимо нас афганский комбат, о чем-то стал говорить с начальником поста у дороги; потом появился Гулям, начал кричать, размахивать руками. Все это было скучным, и я отвернулся. И тут я увидел наших красавиц. Честное слово, они были прекрасными в новеньких, правда, слегка запыленный маскхалатах и панамах, выгнутых на ковбойский манер. А Танька еще закатала рукава и штанины и была похожа на удалую туристочку. Шли они, и ими любовался весь наш караван. Те, кто еще мочился, тут же убегали за колонну, даже афганцы беззастенчиво поедали глазами наших дам. Один из них открыл рот, да так и стоял.

– Мальчики, привет! – первой крикнула Танька. Она подошла ближе и расхохоталась: – Ой-е-ей, какие вы чумазые! Вы что, ползали?

– Ага, – мрачно отозвался я. – Ужинали при свечах, потом подул ветер, и в темноте мы никак не могли найти друг друга.

– Вы всю ночь разминировали дорогу? – быстро спросила Вика и сердито посмотрела на подругу.

– Вы уж простите нас за нетоварный вид. Пришлось потрудиться в ночную смену, – мрачно сказал Горелый.

– И много мин было? – испуганно спросила Вика.

Невдалеке прозвучал отчетливый мат.

– Хорош матюкаться! – Танька гневно обернулась.

– Калита, в чем дело? – Горелый тоже повернулся. Солдат держал за ухо мальчишку.

– Вот паскудыш, игрушку хотел нам приладить… – Так и не выпуская коричневое ухо паренька, Калита приблизился к нам. – Видели штучку?

Он протянул Горелому серый комок, похожий на засохшую глину. Девчонки недоуменно переглянулись. Егор повернул странный предмет другой стороной.

– Вот видите: здесь гладенько и магнитик есть. Прицепил на бензобак – и через некоторое время наблюдаешь фейерверк.

– Не успел прицепить? – спросил я.

– Не успел… Я смотрю, чего это он все вертится? Ну, дал ему полбуханки, сахару сунул. А он положил в сумку и не уходит.

Пацан громко ревел.

– Вот. А если б прицепил? Она же на неизвлекаемость установлена.

– Можно снять, трудно, но можно, – заметил Горелый. Он приложил ухо к мине и прислушался: – Тикает зараза. Калита, захвати накладной заряд, отойди подальше и подорви.

Гулям вырос будто из-под земли. Он всегда появлялся неожиданно:

– Что это?

– Мина… Бачонок хотел нас отоварить.

Гулям среагировал быстро: схватил пацана за грудки и наотмашь ударил по лицу. Из носа у мальчишки тут же потекла кровь.

– Ты чего, Гулям? – Я потянул его за рукав.