Потерянный кров - [183]

Перед тем как его увести, следователь больше не спрашивал: «Вам нечего сказать господину Дангелю?» Прощальная фраза звучала теперь чуть иначе: «Когда пожелаете увидеться с господином оберштурмфюрером, без стеснения говорите». А позавчера ночью, когда Гедиминас, не выдержав криков истязуемого, тоже начал вопить, и ему досталось больше пощечин, чем обычно, следователь, провожая его до двери, сказал:

— Как вижу, господин Джюгас, вы напрашиваетесь на знакомство с моими мальчиками? Что ж, я не против, сможете испытать на своей шкуре, на что они способны.

— Знаю. Они умеют содрать шкуру с живого человека, могут вырвать сердце и тут же сожрать его, но сделать из человека подлеца, если он этого не захочет, им не под силу, — отрезал Гедиминас.

Нет, у него и в мыслях не было откупиться предательством. Наоборот, с каждым часом, проведенным в камере пыток, его упорство росло, питаясь ненавистью к зверям, сделавшим его свидетелем своих преступлений, и все то, что Гедиминас считал своим духовным превосходством, возвышающим его над скверной мира, таяло на глазах, как песчаная дамба под напором прибоя и ветра.

Откуда же этот бред? Эта голгофа Милды в каменном зале? Откуда крик: «Остановите! Верните ее! Я все скажу!»

Гедиминас сел на нарах. Удивился и еще больше встревожился, увидев, что в камере светло. Утро… Погожее декабрьское утро (он уже научился отличать пасмурный день от ясного, хотя матовое стекло и не пропускало солнечных лучей). Как это случилось, что сегодня он так заспался? Правда, ночью его не водили в камеру пыток! Первая такая ночь за шестнадцать суток заточения. Что они придумали? Решили дать передохнуть или расставили новые сети? Да, это самое вероятное.

Еще сегодня он увидит Милду у них на стуле, а то и его самого посадят. Эти негодяи не окажут бесплатно самой пустяковой услуги, за все приходится расплачиваться пытками.

За дверью загремели шаги, громыхнул засов. «Завтрак…» Гедиминас вскочил с нар, силясь унять нервную дрожь, от которой, кажется, даже язык ходуном ходил во рту. «Завтрак, завтрак…» — повторял в уме, понимая, что это не так, — завтрак приносили ровно в девять, еще в полумраке. Раз завтрака еще не было, то и не будет сегодня — немцы любят пунктуальность.

— Выходи! — крикнул эсэсовец, просунув голову в дверь. — Schneller!

Знакомый коридор, двор, кирпичное здание с готическими окнами. Узкая дверь справа. Но эсэсовец направился к широкой, через которую Гедиминаса вели первый раз. К Дангелю. Да, витая бетонная лестница. Первый, второй этаж. Длинный темный коридор, пахнущий галантерейной лавкой. Сегодня все не так, как обычно. Даже руки не связаны.

— Доброе утро, господин Джюгас. Хорошо ли выспались? — говорит Дангель, радушно улыбаясь, словно они вчера пировали за одним столом.

Гедиминас молча смотрит в стену над плечом Дангеля. «Кучкайлиса повесили люди Марюса. Хорошо. Но этого двуногого вампира надо было раньше…»

— Чувствую, вы оскорблены, господин Джюгас. — Дангель проводит ладонью по щекам, словно стирая невидимую грязь. В глазах — искреннее сожаление. — Простите. Произошло небольшое недоразумение. Я рад, что в отношении вас не принял более крутых мер. Вы свободны, господин Джюгас.

Гедиминас даже вздрогнул. «Что за новая затея?..»

— На каких условиях, господин начальник гестапо?

— Невиновным мы не ставим условий. Я убедился в вашей невиновности, господин Джюгас. У нас есть доказательства. Вот одно из них. — Дангель откидывается на стуле и вяло машет рукой в сторону двери.

Гедиминас медленно оборачивается, надеясь услышать издевательский смех, и даже открывает рот, — за круглым столиком сидит Туменас. В том самом кресле, где пятнадцать суток назад сидел сам начальник гестапо, когда Гедиминас смотрел на его холеные пальцы, держащие рюмку коньяку. Испуганное, серое лицо, трехдневная борода. Он опускает усталые глаза, не выдержав взгляда Гедиминаса. Рядом с ним стоит эсэсовец.

— Мы сделали обыск у Туменаса, — скучающим голосом продолжает Дангель, — и, надо сказать, не разочаровались. А господин Туменас умница, счел, что с нами лучше договориться по-хорошему, и перечислил своих…

Туменас вскакивает, трясет головой. Длинные, свалявшиеся пряди падают на горящие безумием глаза.

— Не верьте! Ты не верь ему, Гедиминас! — кричит он, протянув руки к эсэсовцу, который хватает его за плечо и швыряет в кресло. — Он лжет! Я никого не продал.

Дангель снисходительно улыбается.

— Прошу прощения, господин Туменас, что раскрыл наш с вами секрет, — говорит он спокойно, но с подчеркнутым сожалением. — Злосчастная рассеянность…

— Лжет… Лжет! — выдыхает Туменас, ерзая в кресле.

— Да будет так, если вам угодно, господин Туменас. — Дангель равнодушно осматривает ногти. — Хотя, если начистоту, стоит ли стесняться? Отправим в Германию вместе с другими гимназическими борцами за свободу Литвы, как вы себя звучно именуете, и не видать вам больше ни господина Джюгаса, ни других, перед которыми вам неловко из-за такой, в сущности, чепухи.

Гедиминас, не зная, что и думать, печально смотрит на Туменаса. «Альгис… Вот какие пироги… Гердайтиса, Дирвонайте, Липкуса, а может, еще кого. В Германию. На принудительные работы» («В лагерь смерти…» — сказал бы он года через полтора, когда рухнула гитлеровская империя и весь мир узнал о фантастических преступлениях нацистов).