Потерянный кров - [179]

Дангель наполнил свою рюмку, отхлебнул и закурил новую сигарету. Гедиминас смотрел на его руку, лежащую на столе. Мертвенно бледную, чистую и холеную. Бывают ли у палачей такие красивые руки? Эти длинные пальцы с ухоженными ногтями могут сорвать цветок, ласкать женщину, погладить головку ребенка. Как легкомысленно поступает природа, украшая то, что следует изуродовать! Гедиминас вздрогнул, настигнутый картиной. Милда и Дангель… В кровати или на диване. Он не знал и знать не хотел подробностей. И так понадобились гигантские усилия, пока он вытравил из души картину, которую нарисовал сам, услышав скупое признание Милды. И теперь, когда ослабела воля, она снова со всей яркостью всплыла в сознании. Милда и Дангель… Белокурые волосы на подушке, гибкая ладонь с пальцами пианиста… На ее обнаженной спине, груди…

Гедиминас с ненавистью посмотрел на Дангеля. Усталость и апатию как рукой сняло.

— Я сказал вам все, что мог сказать, — бросил он, почувствовав, что невидимые тиски, сковавшие его перед Дангелем, ослабли. — Если б вы даже за ноги меня подвесили или сдирали ногти, как вы любезно изволили выразиться, я ничего бы не сумел добавить.

— Вы так полагаете? — Дангель презрительно усмехнулся, но не смог скрыть раздражения; выдали беспокойно блеснувшие глаза. — В нашем арсенале есть более эффективные средства, чем те, которые я на скорую руку перечислил. Полагаю, мы не успеем пустить в ход и половины из них, как вы запоете ангельским голосом, исповедуясь в своих и чужих грехах.

Гедиминас осклабился.

— Если я и провинился перед вами, господин начальник гестапо, то лишь в том, что стараюсь остаться человеком, — сказал он; ему страстно захотелось схватить со стола бутылку и ударить Дангеля по голове. — Применяя вашу терминологию — травоядным. Не умею пожирать людей. Что поделаешь, организм не принимает. Конечно, были все условия приспособиться к духу времени — уйти в лес или поступить к вам на службу, подобно Вайнорасу, — но, по-видимому, я из тех, кто охотнее согласится умереть от руки инквизитора, не замарав человеческое достоинство, чем остаться в живых с тридцатью сребрениками в кармане. Сомневаюсь, смогут ли ваши средства, от которых, как вы изволили выразиться, мученики поют голосами ангельскими, заставить меня включиться в их хор.

Дангель прищурился. Правое веко дернулось и застыло, словно приклеенное, лицо перекосилось. Но лишь на мгновение. Как будто он хотел рассмеяться, но спохватился, что это будет не к месту, и, смутившись, с досадой прикусил губу.

— Ja, Sie sind ein ungewöhnliches Wesen[45],— процедил он сквозь зубы. Его голос неузнаваемо изменился. — Но мы видели и таких. Опыт у нас, слава богу, есть. Вы относитесь к тому классу животных, которые не чувствительны к физической боли, но довольно живо реагируют на мучения другой, тем более — близкой твари. Полагаю, вы не останетесь равнодушным, любуясь, скажем, такой картиной: мои мальчики сжимают прекрасную ладонь фрау Милды специальными клещами. Кончики пальцев поначалу синеют, потом сквозь кожу просачиваются едва заметные капельки крови. Ноготки расшатаны, но еще далеко до полного маникюра: раскаленные докрасна иглы под ногти и все такое прочее…

Гедиминас съежился; он почувствовал рези в желудке.

— Вы этого не сделаете! — вскочив, пролепетал он. — Милда не виновата. Вы не можете так поступить с женщиной, которой… которую сами…

Дангель скособочился в кресле, и Гедиминас увидел в его руке пистолет.

— Коль скоро вы все равно отмалчиваетесь, сомневаясь, стоит ли положить в карман тридцать сребреников, — продолжал Дангель тем же бесцветным голосом, — мы вставляем в специальный станок ножку фрау Милды, которую мы с вами неплохо исследовали от щиколотки до того места, где она подвешена к туловищу. И вы слышите, как с хрустом ломается кость. Примерно так же хрустят сушки, но от этого звука у вас, пожалуй, не потекут слюнки, пусть даже вы три дня ничего не держали во рту.

— Уму непостижимо… — прошептал Гедиминас, утирая дрожащей рукой пот со лба. — Звери… На такое способны только звери…

— Почему же, господин Джюгас? Минута откровенности — и всего этого не будет. Выйдете отсюда под ручку с фрау Милдой, как молодожены из костела. И на ваши шалости с поставками мы закроем глаза. От вас, только от вас зависит — спасти или погубить дорогого вам человека и самого себя.

Дангель встал, давая этим понять, что беседа окончена. Гедиминас тоже поднялся, но не сразу: голова кружилась, ноги стали непослушными, онемели, и лишь с третьей попытки ему удалось оторваться от кресла.

— Вы страшный человек, господин оберштурмфюрер, — прошептал он, глядя на натертый до блеска паркет под ногами.

— Весьма относительное понятие, господин Джюгас. — Голос Дангеля отдалялся вместе с шагами. Громыхнул стул: гестаповец сел за письменный стол. — Лев для газели — ужас, а для льва всего лишь лев. Станьте львом, господин Джюгас, и кончатся недоразумения между нами.

— Вы хотите, чтоб я утопил других, спасая себя и Милду. Но скажите, были бы мы счастливы, купив такой ценой свободу? Нет, я потерял бы Милду, как ее уже потерял Адомас. Мы бы не понимали друг друга, даже если бы прожили всю жизнь в одной комнате. Вам, представителю другого класса животных, трудно уразуметь, что лучше несколько дней умирать в страшных муках, чем мучиться душой всю жизнь.