Потерянный кров - [177]

— Господин Джюгас! — Дангель, улыбаясь во весь рот, двигался навстречу Гедиминасу. — Какая приятная встреча! Садитесь, господин учитель. Нет-нет, не сюда, с добрыми друзьями я не люблю беседовать за письменным столом, это для официальной клиентуры. — Он взял Гедиминаса за локоть и — тот не успел даже опомниться от столь радушной встречи — подвел к круглому столику в углу комнаты, между окном и дверью. — Как выспались? Надеюсь, мои люди вежливы с вами?

— Не могу жаловаться, — буркнул Гедиминас, погружаясь в мягкое кожаное кресло.

Дангель уселся напротив.

— Я должен извиниться, господин Джюгас, за неприятный сюрприз, но поймите, иногда приходится принимать довольно жесткие меры, дабы предохранить наших друзей — в данном случае вас — от более крупных неприятностей.

— Благодарю за заботу, господин начальник гестапо. — Гедиминас невольно улыбнулся. — Интересно, с каких это пор вы причисляете меня к своим друзьям?

— Мы уважаем людей ума и таланта, господин Джюгас. А вы как раз таковы. Среди прочих вещей, которые забрали у вас мои мальчики, я нашел листки со стихами. Вы владеете пером! Признаюсь, я уже читал большую часть ваших произведений, опубликованных в печати. Но эти мне показались самыми сильными. Поверьте, это не мнение неуча. В гимназии я сам писал стихи, много читал. Поэтом не стал, но поклонником поэзии останусь до смерти.

Взгляни: бежит корабль волнами,

Увы, неверен его путь —

Швырнет его волна на скалы,

Коль не успеет повернуть.

— Вы сожгли на костре книги этого великого немецкого поэта, — мрачно заметил Гедиминас.

— Да, это был гениальный еврей.

Дангель встал. Гедиминас тоже заерзал в кресле, но начальник гестапо остановил его движением руки. За его спиной щелкнул отпираемый сейф. Потом на столик медленно опустилась рука с початой бутылкой французского коньяка, две рюмки, фарфоровая тарелочка с узорными краями, на которой были кусочки шоколада.

— Мои слова прозвучат парадоксом, господин Джюгас, но я уверен: ничто так не парализует дух нации, не сковывает ее веригами рутины, как бред гениальных художников, не умерших вместе со своей эпохой. Это медленно действующий яд — отравимся в детстве, а лечимся всю жизнь. Возможно, когда-то немцам нужны были Гёте, Гейне, Шиллер, хоть я в этом и сомневаюсь, но сейчас они устарели. Они пели гимн человеку вообще, растили в сознании немца вредную щепетильность, забивали мозги красивой, но опасной чепухой, которая воспитывала рабов, а не борцов. Нация давно выше их на голову, господин Джюгас, немцам нужны не музейные гении — пусть они тлеют в мавзолее своей эпохи, — а исполнительные художники, произведения которых, может быть, их и не переживут, но в них будет то, что больше всего нам сейчас нужно, — отсутствие жалости к нациям, рожденным для рабства, и фанатическая вера в величие своей нации, которую история призвала управлять миром.

— Господин начальник гестапо, вы забываете, что перед вами сидит не немец, — сказал Гедиминас, глядя на прозрачно-белую руку, подвигающую к нему рюмку.

— Ни в коей мере, господин Джюгас! Вы не немец, но и не один из тех скотов, простите за выражение, которым история приказала таскать камни на строительстве пирамид. Для человека вашего типа всегда найдется место и уважение в великом рейхе. Давайте выпьем, господин Джюгас. За будущее человечество, управляемое великим гением немецкой нации!

Дангель поднял рюмку, отхлебнул и, увидев, что Гедиминас не шелохнулся, поставил ее на столик. В глазах что-то сверкнуло, словно лезвие ножа, и погасло.

— Вы не уважаете хозяина, господин Джюгас.

Гедиминас пожал плечами.

— Видите ли, мы, литовцы, привыкли сперва как следует подзакусить, а потом уже выпить, — сказал он, борясь со страхом и враждебно глядя прямо в глаза Дангелю. — Я еще не завтракал, господин оберштурмфюрер.

— Ach so. — Дангель снисходительно улыбнулся. — Что ж, тогда понятно. Снизойду к вашему национальному характеру. Скажите-ка, господин Джюгас, что бы вы подумали о таком человеке, который в сметоновской Литве ругал немцев, а когда немцы освободили Литву от большевиков, бросил работу учителя и перебрался в деревню? Из деревни, где он поселился, однажды ночью сбежали пленные. Потом этот человек отказывается сдавать зерно государству, и, что самое любопытное, в тот же день, когда полиция приезжает произвести секвестр его хозяйства, в деревню врываются партизаны и вешают старосту. Я пропустил одно звено из этой цепи — о нем поговорим позже, — но и сказанного достаточно, чтобы проницательный человек, каким, к примеру, я считаю себя, сделал соответствующие выводы. Хотелось бы знать, каково ваше мнение по этому вопросу, господин Джюгас?

Гедиминас вздрогнул: наконец-то речь пойдет о том, ради чего его сюда привезли.

— Если вы считаете себя проницательным человеком, господин Дангель, вы должны были понять, что ни с одним из упомянутых вами фактов, кроме поставок, я не имею ничего общего. А поставок мы сдать не можем, поскольку, как уже убедилась в этом полиция, у нас просто-напросто ничего нет.

Дангель пронзил Гедиминаса испытующим взглядом.

— Не считайте меня простаком, господин Джюгас. Когда выясняется, что у крестьянина нет зерна, хотя был хороший урожай, а неподалеку шляются партизаны, сразу напрашивается другой вывод. Но пока оставим этот вопрос. Поставки, если взять их в отдельности, меня интересуют меньше всего, я отношусь к ним, как к одному из фактов, за которыми скрываются более важные вещи.