Потерянный дневник дона Хуана - [55]

С восходом солнца мать-настоятельница накрыла тело Терезы одеялом и сказала, что мне пора уходить. Я едва держался на ногах, и каждый шаг причинял мне страшную боль. С трудом взобравшись в седло, я пустился в обратный путь. В тот момент, когда последние слезы высохли на моем лице, я поклялся, что никогда впредь не стану рыдать ни по одной женщине, и сдерживал свое обещание до сегодняшнего вечера, когда вновь оплакивал Терезу. Сейчас, поднимаясь по лестнице в свою комнату, я решил, что Альма не должна видеть моего отчаяния.

Догадка Альмы

— Хвала Господу, с тобой все в порядке, — сказала Альма, когда я открыл дверь. — Что произошло?

— Душа падре Мигеля заключена в темницу, так же как и его тело.

— Тебе удалось повидать его?

— Они убили его душу.

Она со слезами припала к моей груди, и я нежно погладил ее по голове.

— Чем мы можем помочь ему?

— Ничем.

— Может быть, следует обратиться за помощью к маркизу?

— Невозможно освободить человека от него самого.

— Куда ты? — спросила она, когда увидела, что я, прихватив со стола бутылку рома, направляюсь в спальню.

— Заглушать боль. — С этими словами я одним глотком отпил треть содержимого.

— А как же маскарад во дворце маркиза?

— Я туда не пойду.

— Но… маркиз устраивает маскарад в твою честь. Посыльный только что сообщил об этом.

— В мою честь? — удивленно переспросил я.

— В честь твоей сегодняшней победы на арене.

— Это не было победой.

— Но ты не можешь позволить себе обидеть маркиза, особенно теперь… — Она поплотнее закуталась в свою мантилью. — А кроме того… там наверняка будет донья Анна.

— Какое это имеет значение?

В ее взгляде засветилось лукавство.

— Женщина всегда догадывается о том, в чем мужчина не смеет признаться даже самому себе.

Когда дверь за Альмой закрылась, я подумал о донье Анне и невольно улыбнулся. Если я увижу ее сейчас и услышу ее смех, это хотя бы немного отвлечет меня от моей печали.

Маскарад

Церковные колокола пробили одиннадцать ударов, когда мой экипаж подъехал к особняку маркиза. Маскарад был в самом разгаре. Несмотря на то что празднество проходило в самом большом из дворцовых залов, здесь было негде упасть яблоку. Мое лицо, как и лица большинства мужчин, было скрыто под черной кожаной маской. У женщин были белые шелковые маски, которые крепились на затылке с помощью ленточек, либо же их приходилось удерживать перед лицом нежной ручкой.

Я занял наблюдательную позицию у стены, ища глазами донью Анну. Сотни свечей в канделябрах освещали зал. Большая ширма, украшенная перламутром, была призвана разделять женщин и мужчин, однако она была установлена с таким расчетом, чтобы женщинам было тесно на своей половине и им поневоле пришлось бы присоединиться к компании мужчин. Маркиз был мастер устраивать подобные хитрости, а потом стоять в сторонке и наблюдать, что происходит. Довольно скоро шлюзы между двумя частями зала оказались прорванными, и теперь мужчин и женщин разделяли только маски, которые скорее способствовали флирту, чем препятствовали ему. Впрочем, сегодня такие интрижки не волновали меня.

— Дон Хуан!

Мое одиночество нарушили узнавшие меня дон Хосе и его жена. Я улыбнулся, приветствуя товарища по битве. Белокурые локоны его супруги, которая была родом из Вены, красиво ниспадали из-под маски. В то время как дама засыпала меня вопросами, глаза ее спутника скользили по толпе, высматривая под масками хорошенькие женские лица. Жена держала его под руку и явно изнемогала от ревности.

Как только мое инкогнито было раскрыто, гости обступили меня со всех сторон и каждый желал лично поздравить с победой в бою. В другой раз мне бы польстило такое внимание, однако сегодня оно меня тяготило. Я уже собрался вежливо извиниться и исчезнуть, но появление маркиза помешало мне это сделать. Лицо маркиза тоже было прикрыто маской, при этом его крупную фигуру трудно было не узнать.

— Поздравляю, это был грандиозный успех, — сказал он, а потом наклонился и прошептал на ухо: — Он обеспечит тебе новые победы в Севилье.

— Что слышно о доне Эрнане?

Маркиз снял маску, и у меня упало сердце.

— Он умер от ран спустя несколько часов после боя.

Затем, не желая превращать праздник в поминки, он громко обратился к публике:

— Наш благородный друг дон Эрнан погиб во имя чести и любви. Этот праздник мы посвящаем ему!

— Ни честь, ни любовь не имеют к его гибели никакого отношения, — сказал я, пробираясь сквозь толпу в поисках места, где можно было бы побыть в одиночестве.

Маркиз догнал меня и взял под руку.

— Ты сделал все, что мог. Никто из нас не смог бы сделать большего.

— Он просил вас позаботиться о его жене и детях.

— Разумеется, я не оставлю их.

Несмотря на присущий ему цинизм, маркиз был искренне предан тем, кого считал своей собственностью. От разговора о доне Эрнане нас отвлекло появление командора и доньи Анны. Она придерживала у лица маску, в то время как отец был явно не расположен к подобным развлечениям. По его окаменевшему лицу и мрачно сверкающим глазам нетрудно было догадаться, что на праздник командор явился не по своей воле. Я также заметил, что сегодня с ними не было дуэньи.

Узнав маркиза и не узнав меня, донья Анна приветливо улыбнулась. На лице ее отца не дрогнул ни один мускул. Маркиз сделал вид, что ничего не замечает, и обратился к нему: