Потерянные сердца - [10]

У меня в голове мелькает воспоминание о младшем Джоне Лоури. Я прогоняю его образ из своих мыслей. Я весь день пытаюсь о нем не думать. Узнав, что он поедет с нами, я испытала странное предвкушение, но еще не успела разобраться в своих чувствах. Я рассчитываю обдумать все это перед сном, когда кругом не будет болтливых братьев и захватывающих видов.

Мы хотели выйти из Сент-Джозефа с первым же караваном, но кроме нас было еще много желающих. Нельзя всем и сразу быть первыми. При нынешнем раскладе как бы нам не оказаться последними. Как только в прериях проросла трава, караваны начали выходить из перевалочных пунктов по всей реке, направляясь на Запад. Папа уже несколько недель говорит: «Выйдешь слишком рано – травы для животных еще нет. Выйдешь слишком поздно – и ее уже нет, первые караваны всю подъели». И еще он тысячу раз повторил: «Выйдешь рано – замерзнешь и умрешь с голоду на равнинах; выйдешь поздно – замерзнешь и умрешь с голоду в горах».

Рано ли, поздно ли, а мне уже не терпится отправиться в путь. Я никогда в жизни ничего так не ждала. Сама не знаю почему. Я никогда особенно не стремилась перебраться на Запад. Это была мечта Дэниэла. Именно он убедил наши семьи продать фермы в Иллинойсе и отправиться в Калифорнию. Дэниэл нас всех уговорил, но ему самому не суждено было дожить до этого дня. Через три месяца после нашей свадьбы, всего за несколько дней до моего девятнадцатилетия, он вдруг слег и сгорел за неделю. Когда Дэниэл умер, я подозревала, что беременна, но через несколько дней после его смерти у меня начались сильные боли и кровотечение, которые развеяли мои страхи. Я была убита горем… Но в то же время испытала облегчение. Достаточного того, что я стала вдовой; я не готова была справляться еще и с ролью матери. Мне трудно было объяснить эти чувства так, чтобы они не показались недостойными хотя бы мне самой. Поэтому я даже не пыталась их объяснить. По-моему, если не лукавить, в каждом из нас найдется что-то недостойное. У всех есть дурные мысли и страхи. Все мы люди.

После смерти Дэниэла я ужасно по нему скучала, но старалась не поддаваться тоске. Это было бессмысленно. Страдания ни к чему не ведут, а я не из тех, кто упивается своим горем. Я предпочла разозлиться. С головой ушла в работу и трудилась от рассвета до заката. Шел сезон посева, работы хватало. Вот я и взялась за нее. Я вложила весь свой гнев в землю, в которой теперь покоился мой муж, вместо того чтобы поливать слезами его могилу. И только потом, одним воскресным вечером, когда мы уже собрали урожай, а за окном начало холодать, я вдруг, сидя за столом, обнаружила, что рисую его лицо. И почувствовала, что не могу остановиться. Рисунок за рисунком я изображала Дэниэла в разные периоды его жизни. Вот он совсем мальчишка, дергает меня за косички и гоняет кур. Дэниэл-брат. Дэниэл-сын. Дэниэл-муж. И Дэниэл в могиле.

Тогда наконец пришли слезы. Я плакала и рисовала, пока пальцы не одеревенели и не стали похожи на когти. Но из всех портретов я оставила себе только один. Еще один я подарила его матери – рисунок, изображавший неулыбчивое лицо молодого мужчины, за которого я вышла замуж. Остальные я закопала в землю рядом с его могилой.

С тех пор я так больше не плакала. Мне по-прежнему больно, но прошло уже больше года, и я смирилась. Колдуэллы твердят, что я теперь одна из них, часть семьи, но мне, как и раньше, кажется, что я Мэй, и без Дэниэла меня мало что с ними связывает. Когда я сообщила им, что отправлюсь на Запад в повозке родителей, мистер Колдуэлл бурно возражал, а Эмельда, его жена, посмотрела на меня полными обиды глазами, так похожими на глаза моего мужа.

– Я нужна маме, – объяснила я свое решение.

И не соврала. Однако главная причина была в том, что мне невыносимо общество Лоуренса Колдуэлла. Если бы Дэниэл остался жив, я бы точно сошла с ума к концу путешествия. Их дочь Люси и зять Адам Хайнз поедут с ними, как и шестнадцатилетний сын Джеб. Так что обойдутся без меня. И еще у меня все волоски на теле встают дыбом, когда меня называют миссис Колдуэлл. Отец Дэниэла упрямо зовет меня вдовой Колдуэлл, как будто я перескочила через молодость и резко стала старой. По-моему, он просто любит привлекать внимание к смерти сына. Это заставляет всех быть к нему добрее, а еще он таким образом заявляет свои права на меня. Только мама и братья по-прежнему называют меня Наоми. Пожалуй, положение вдовы дает мне некоторую свободу, которой лишены другие девушки моего возраста, если считать за свободу небольшие поблажки в отношении того, как я себя веду и что говорю. Услышав мою историю, люди обычно качают головой и цокают языком, иногда осуждающе, но чаще всего сочувственно, и, как правило, меня оставляют в покое, а мне большего и не нужно.

Уэбб дергает меня за юбку и показывает на реку. Слова вылетают из его рта одно вперед другого:

– Вон мистер Лоури! И мулы с ним. Смотри, какие ослики! Это мамонтовые. Для вязки с лошадьми.

Для восьмилетнего ребенка мой братец многовато знает о вязке, но я не сомневаюсь, что он прав. Уэбб продолжает тараторить что-то о жеребцах и ослицах и их потомстве, лошаках, которые, судя по всему, во многом уступают мулам.