Потерянная принцесса - [13]

Голосами безумных детей или демонов перекликаются в ночи шакалы. Совсем неподалеку, за соседним холмом, у них пир горой над конскими и человеческими трупами.

– Да свершится по твоим словам, друг мой, – голос старика словно бы плывет сквозь густую шерсть, вязнет в твердеющем воздухе. – Потому что есть под этим небом дела, в которых людям моей и твоей веры до`лжно участвовать плечом к плечу. И борьба против воинства Хутаме-Малика [9] – в их числе.

Лютгер не знал, кто таков Хутаме-Малик, но догадался. Глупцом надо быть, чтобы не догадаться…

Такими сведениями с первым встречным не делятся, но… они друг для друга уже не первые встречные. Цели обозначены, намерения ясны – и в этом вопросе совпадают.

– Скажи мне, почтенный Гюндуз… – медленно произнес Лютгер.

– Гюндуз-оглы, – строго произнес старик. – Мой отец, да упокоит его Аллах, носил имя Гюндуз. А я – сын его.

– Почтенный Гюндуз-оглы, – согласился Лютгер. – Верно ли я понял, что ты и твои люди, вступая в бой, не знали, кого именно поддерживают?

– И против кого выступают, тоже не знали, – кивнул его собеседник. – Потом-то сумели это понять – и возрадовались, ибо с посланниками Хутаме-Малика у нас счеты давние.

– Как же вы выбрали, на чьей стороне сражаться?

Это был вопрос, ответ на который важней, чем жизнь. Но Гюндуз-оглы ответил без колебаний, зато с некоторым удивлением:

– Мы устремились на помощь тем, кто терпел поражение. Как же иначе?

– Действительно, как же иначе… – пробормотал Лютгер. Глаза его слипались.

Опять доносится смех от соседнего костра, но уже куда менее многоголосый. Там уже спать укладываются понемногу.

Насчет часовых он распорядился. Надо бы проверить их, но сил нет. Спать.

Всему есть свои пределы. Силам тоже.

Два адских дня в седле и одна адская ночь. Спать.

Убьют так убьют.

Что-то еще было сказано и сделано, но Лютгер совершенно не в силах этого вспомнить.

Ущербной щекой легла луна на черный валик, скатанный из кошмы ночи, смяла его и примяла свою щеку. Спать.

Под щекой – войлок кошмы. Мягкий. Темный. В отблесках умирающего костра, в мертвенном свете дремлющих лунных бликов может показаться, что он черен, но Лютгер знает: кошма эта красного цвета. Спать.

А должна быть белая. Нет у него дочерей, и не будет, он – воин-монах. Но раньше, в прежней жизни, был у него сын…

Спать…

* * *

Людвиг, старший брат, говорил, что будет очень интересно. Но то ли он приукрасил, то ли ему гораздо больше повезло с семейством, перед которым довелось роль «молодого господина» исполнять.

А может, дело было в Лютгере. Даже скорее всего в нем. За год он как-то притерпелся к мысли, что вот теперь он – старший сын и наследник, однако порой воспоминания о брате подступали, как омут, как петля или нож, – и все дела, где ему надлежало пройти по следу Людвига, вдруг становились тягостны до смертной тошноты.

Или проще все. Ему уже сравнялось четырнадцать лет, и он вполне представлял себе, что такое позывы плоти, но это покамест занимало его куда меньше, чем мечевые состязания с благородными сверстниками, когда тем случалось оказываться в замке Варен или самому ему выпадал случай бывать в соседских замках, чем тяжесть охотничьего копья, бешеная скачка сквозь лес… даже, пожалуй, чем игра лютнистов, когда не по обязанности, а в охотку.

К тому же плотских утех сейчас и не предполагалось.

Лютгера больше всего беспокоило, как быть, если эти деревенские хитрованы не положенную монетку ему заплатят, а тот выкуп за невесту, который издавна был установлен для домохозяйств с их уровнем дохода: хребтовую часть свиной туши, бочонок пива и… и… Что-то еще там было, не менее пяти наименований, ему вправду боязно делалось. Кажется, одной из этих пяти вещей был живой гусь. Или даже два гуся.

Право слово, следовало по-тихому приказать кому-нибудь из слуг, чтоб дожидался с возком неподалеку.

Он утешался мыслью, что мужики не захотят, конечно же, поставить молодого господина в глупое положение, такое ведь весьма чревато. Так что выкуп будет серебром. Даже знал, каким именно: «вечный пфенинг», большущий, полновесный и восхитительно роскошный для крестьянского глаза. Пять таких монет, очень тщательно хранимых и лелеемых, уже несколько лет кочевали по окрестным деревушкам, время от времени переходя в собственность владельцев замка, но потом снова вовлекаясь в круговорот.

Для этой монеты Лютгер специально прицепил к поясу новенький кошель. Но что делать, если жених все-таки расплатится свиной хребтиной, пивом, гусями и… вспомнил: отрез тонкого холста, большой круг овечьего сыра, а еще…

Что-то ведь полагается еще…

Если пиво будет то же, что к свадебному столу подали, то придется весь бочонок слугам отдать. Но могут и лучшее выставить. Домохозяйство все-таки зажиточное.

Он делал все как надо: улыбался, поднимал за молодых кружку, одобрительно кивал. Немудреные крестьянские песни тоже подхватывал. Когда родня невесты начала бить во дворе глиняные миски и плошки, отгоняя от новобрачных зло, лихо расколошматил вдребезги пару посудин. Одобрительными возгласами подбадривал молодых, когда те шустро собирали осколки. У невесты это получилось ловчее, чем у жениха, да она и постарше его была, и на полголовы выше. Лютгера тоже старше на целый год, но ему-то что, он ведь тут жених не настоящий.