Потемкин - [259]

Я восхищаюсь тем, что день его смерти положительно известен, тогда как никто не знает времени падения Родосского колосса». Уже в декабре 1791 года Ростопчин замечал: «Чудеснее всего, что он забыт совершенно. Грядущие поколения не благословят его памяти. Он в высшей степени обладал искусством из добра делать зло и внушать к себе ненависть»[1842]. Благодаря близости к наследнику Ростопчин наиболее ярко отражал настроения, царившие при малом дворе.

Отметим, что и неприятели видели в Потемкине «колосса». Слово, вероятно, было на слуху. «Многие весьма довольны разрушением этого колосса»[1843], — писал жене в Вену австрийский дипломат граф Эстергази. Московский митрополит Платон в послании архиепископу Амвросию сравнивал смерть светлейшего с падением могучего дерева: «Древо великое пало; был человек необыкновенный. Теперь много обрушится сему центру, куда почти все относилось… Я об нем пожалел от глубины сердца; не только в рассуждении бывшей с ним дружбы, но и в рассуждении союза общественного». Именно этот образ подхватил Державин:

Он слышит: сокрушилась ель,

Станица вранов встрепетала,

Кремнистый холм дал страшну щель,

Гора с богатствами упала…

«Его кончина оставила незаполненную пустоту, — признавал Массой. — …Это был друг, гений которого не уступал ее (Екатерины. — О. Е.) собственному; на него она смотрела как на опору трона и исполнителя ее обширных проектов… Она привыкла видеть в Потемкине покровителя, благосостояние и слава которого были тесно связаны с ее собственными… Он был не только любовником Екатерины, но и великим правителем России». Не все противники князя были готовы на подобные признания.

Бывший новгородский губернатор Я. Е. Сивере не скрывал своего желчного восторга: «Так его нет более в живых, этого ужасного человека!..Он умер, но каким образом? Естественною ли смертью? Или, быть может, Провидение нашло оружие мести? Или это была молдавская горячка — дар страны, которую он поверг в несчастье и над которою хотел царствовать?»[1844]

Совсем иной была реакция графа Румянцева. Старый фельдмаршал жил в имении Вишенки под Черниговом, куда и пришло печальное известие. Прочитав бумагу, Петр Александрович разрыдался и преклонил колени перед образами со словами: «Вечная тебе память, князь Григорий Александрович!» Потом, повернувшись к домашним и видя недоумение на их лицах, сказал: «Чему вы удивляетесь? Князь был мне соперником, может быть, и неприятелем, но Россия лишилась великого человека, а Отечество потеряло сына, бессмертного по делам своим»[1845].

А вот сердце Суворова не могло оттаять долго. Сначала он отозвался на смерть князя философским изречением: «Се человек — образ мирских сует, беги от них мудрый!» Как это далеко от прежних слов: «Он добрый человек, он честный человек, он великий человек… Мое счастье за него умереть». Александр Васильевич прозрел только тогда, когда Н. И. Салтыков и Н. В. Репнин с помощью Зубова оттеснили его от первых должностей в армии. Тогда пришло время вспомнить «батюшку князя Григория Александровича», выдвигавшего и поддерживавшего полководца. 24 ноября 1796 года, в день получения известия о кончине Екатерины, Суворов писал родственнику Д. И. Хвостову: «Среди гонений князя Платона в Херсоне я ходил на гроб князя Григория Александровича Потемкина, помня его одни благодеяния»[1846].

Волна неприятия нарастала исподволь, по мере того как общество осознавало, что «его нет» и можно порочить покойного безнаказанно. 16 октября Храповицкий отметил в дневнике слова императрицы: «Кто мог подумать, что его переживут Чернышев и другие старики? Да и все теперь, как улитки, станут высовывать головы»[1847]. Очень точное сравнение. При жизни Потемкин умел держать придворные партии в кулаке. Екатерина понимала, что, оставшись в одиночестве, подвергнется серьезному давлению со стороны различных группировок, которые кинутся на нее, как мыши на сыр.

Ее манифест 14 октября по поводу кончины светлейшего князя не изобличал уверенности. В нем императрица обращалась к «любезно-верным сухопутных и морских сил генералам, офицерам и всему верноподданному воинству», обнадеживала их своей милостью и убеждала «исполнять законы, соблюдать дисциплину, хранить честь русского оружия»[1848]. При дворе опасались возможных волнений в армии. Потемкин фактически отменил телесные наказания, ввел систему дополнительных заработков для солдат, значительно улучшил питание, его форма пользовалась заслуженным предпочтением — никому не хотелось вновь мерзнуть в треуголке, носить сапоги с перетяжками и подставлять лоб без латунной каски под пули. Недаром автор истории о Пансальвине писал, что простонародье и особенно солдаты видели в главном злодее ангела. Теперь в полках опасались возвращения к старым порядкам и могли с оружием в руках выразить свое несогласие.

Еще любопытнее слухи, будто после смерти Потемкина на Юге мог появиться самозванец под его именем. На первый взгляд они кажутся нелепыми. Но если вспомнить, что как раз в это время готовился план вступления в Польшу Черноморского казачьего войска, гетманом которого был князь, то логика будет восстановлена. На украинских землях Речи Посполитой зрел мятеж. Местные жители видели в Потемкине главу дружественного казацкого войска, от него ждали не просто помощи, а руководства в войне с поляками. Растревоженная казацкая среда легко порождала самозванцев.