Посты сменяются на рассвете - [105]

Милисианос с других постов, уже передавшие оружие товарищам, толпились и смеялись на остановках.

Она перебежала улицу у ресторана «Полинезия». Вдоль подъезда приткнулись большие автомобили. Этот ресторан она прежде особенно любила. Стены обшиты бамбуком и циновками, низкий потолок из пальмовых листьев. К нему подвешены диковинные рыбы, черепахи, настоящая пирога, индейская утварь. Тут же, в зале, повара в высоких белых колпаках колдуют над чанами с невероятным варевом... А они собирались в таинственном сумраке и читали стихи, и будто бы рушилась связь времен, и можно было представить себя кем хочешь: туземкой на затерянных островах, миссионеркой, пришедшей из будущего... Однажды они были здесь с Конрадом. Ему очень понравилось...

Вот и радиостанция. Стеклянные двери ведут в полумрак вестибюля. Над входом неоновые буквы: «Radio Patria».

Остальные уже на посту: редактор ее отдела — пожилой и хромоногий испанец Педро Варрон и Мануэль. Варрон сидит в вестибюле в кресле, положив на колени автомат. Шофер стоит, подперев стену, широко расставив ноги, и оглядывает ее с головы до ног, неторопливо, будто раздевает, ища застежки.

— Ишь штучка!.. — медленно говорит он. — Нагулялась? — И протягивает ей карабин.

Она входит в подъезд. Ночная Гавана остается за толстыми стеклами. В вестибюле у стены светится зеленый глазок поставленного прямо на пол радиоприемника. Передают какую-то беседу на политические темы. Время от времени в вестибюль спускаются с верхних этажей кабины лифтов. Раздвигаются двери. Полосы света прорезают сумрак. Сотрудники бросают на ходу: «Салуд!», «Буэнас ночес!», торопливо проходят на улицу. Напротив радиостанции — ночной бар. Доносятся обрывки музыки и голоса.

Бланка приладила карабин на плече, вышла из вестибюля, начала прохаживаться вдоль подъезда. Мануэль сделал несколько шагов следом за ней, но остановился, оперся о стену — высокий, с узкой талией и широкими сильными плечами, пропахший бензином и маслом.

— Небось тянет туда? — кивнул он в сторону бара.

— А тебе не хочется потанцевать? — Бланка дробно постучала ботинками по камню. — Ча-ча-ча! Ча-ча-ча!..

— Ваш шик не на мой вкус, — сплюнул шофер. — В этот кабак раньше без галстука и не пускали. А мне галстук — как петля висельнику. — Он снова сплюнул. — Ишь веселятся, слизняки! Как будто ничего и не изменилось!

Девушка сняла с плеча карабин, обхватила его, как партнера:

— Люблю танцевать! Ча-ча-ча!..

— Отставить! — приказал Мануэль. — Карабин заряжен. И не забывайте, сеньорита, что вы на посту.

— Виновата, камарадо начальник! — козырнула она.

— Все кривляетесь. — Мануэль смотрел сердито. — Чувствую я, что вы за штучка. — Передразнил: — «Ча-ча-ча!»

— Бланка была в Сьерра-Маэстре, — отозвался из темноты вестибюля Варрон.

Шофер стоял, раскачиваясь с пяток на носки.

— Когда мы уже оттуда спустились. — Он насмешливо хохотнул. — Много всяких хочет присосаться к революции после нашей победы.

Девушка вспыхнула:

— Я не хочу присасываться! Слышишь: не хочу!

— А чего вам хочется? — с издевкой спросил шофер. — Мороженого с вафлями? Или замуж? Зачем вы пришли к нам? Чую я — не нашим пахнет.

Редактор рассмеялся:

— На тебя надо надеть ошейник.

Мануэль бросился в вестибюль:

— Это шутка, амиго? Я не позволю называть себя собакой!

— Убери кулаки, — добродушно проворчал Варрон. — Это шутка. Какая же ты собака? Ты — лев.

— Если так... — неохотно согласился шофер. И снова подступил к Бланке: — Так что же вы замолчали? Почему вы с нами, а не с ними? — Он показал на бар.

— Разве обязательно: «с нами — с ними»? — тихо спросила она.

— Вот видишь, Варрон! Выкручивается!

— Обязательно, компаньерита, — отозвался редактор. — У баррикад только две стороны — или с той или с другой, когда идет стрельба.

— А если — не с той и не с другой?

— Значит, посредине? Пустое. Никому не нужно. Снимут, даже не целясь.

— «С нами — с ними»! «Или — или»!.. Как это плохо!..

Бланка замолчала. Стала ходить вдоль фасада.

Как плохо!.. Раньше ей ничего не надо было решать. Все было определено и предопределено. Она любила свой город, свой дом, отца, мать. И этого ей было вполне достаточно. Она писала стихи о луне, о любви, о море. Ее стихи печатали в журналах. Ею гордились родители и друзья. И ей больше ничего не было нужно. А потом все закружилось в каком-то сумасшедшем вихре, все смешалось. Будто на остров обрушился тайфун: студенческие демонстрации, расстрелы, солдаты, повстанцы!.. «Фидель высадился на Кубе!», «Фидель разгромлен!», «Фидель в горах!», «Фидель убит!», «Фидель наступает!». Все только и говорили: «Фидель, Фидель, Фидель!..» Горы Сьерра-Маэстры стали популярней самого модного курорта. Она с интересом следила за успехами повстанцев. Даже мать, даже отец сочувствовали им и Фиделю. Отец говорил: «Давно пора скинуть этого грязного выскочку!» Он тоже терпеть не мог Батисту. И когда отряды Фиделя вошли в Гавану, Бланка вместе с подругами дарила бородачам цветы, танцевала и целовала победителей. Сколько было цветов, флагов и поцелуев!.. Бородачи были пропыленные, пропахшие дымом. Как тогда было хорошо!.. Казалось, наступает необыкновенное, замечательное время. И с этого дня у всех будет только радостное настроение, все будут улыбаться и станут необыкновенно добрыми. И наступит жизнь, исполненная какого-то нового смысла.