Поступи, как друг - [7]

Здесь он и работает десять лет. Здесь он получил специальность, приобрел высокую квалификацию, стал одним из передовых рабочих. Здесь он стал коммунистом.

— Уж лучше я расскажу вам о ком-нибудь другом, — говорит собеседник и вздыхает. — Это куда интересней…

И вот словно распахивается дверь и из двора, наполненного крепким, как антоновское яблоко, воздухом осеннего дня, незримо входят люди и рассаживаются с нами за столом. Давние друзья, первые учителя, товарищи по работе, те, кто оставил след в душе…

Вот один из них, Николай Николаевич Парамонов, командир роты, в которой проходил свою воинскую службу Гаврилин.

— Человек с сердцем, — говорит о Парамонове мой собеседник. — Человек для людей, — добавляет он, подумав. — Коммунист, — говорит он медленно и значительно, заключая свою мысль.

Много лет назад дал ему Николай Николаевич Парамонов первый урок. Был этот урок как будто прост, а запомнился на всю жизнь.

Дело было так. Солдату Гаврилину полагался отпуск; он побывал дома и вернулся в свою часть. Спустя небольшой срок за успехи в строевой и политической подготовке Гаврилину было вновь разрешено поехать на побывку домой. И вот тут-то его вызвал к себе командир роты.

— Видишь, какое дело… — сказал командир роты совсем не по уставному порядку и посмотрел солдату в глаза. — Ты второй отпуск заслужил, по закону тебе он положен. А вот по товариществу… Многие твои товарищи еще и в первый раз домой не съездили. Сам посуди, каково им тебя провожать? Погоди немного, поедешь позже! Не по форме поступи — как товарищ, как друг, поступи…

«Поступи, как друг…»

Не раз потом Гаврилин припоминал эти слова.

В его части был молодой парень, забияка и гордец. Он держался особняком, никогда не упускал случая показать свое превосходство. Парень был начитан, образован, но даже в том, как проявлял он свою образованность, всегда был оттенок высокомерия: он не делился знаниями, а козырял ими, словно сводил с кем-то счеты, старался кого-то уязвить.

С ним никто не дружил. Да он и не нуждался будто в дружбе. Он и писем ни от кого не получал.

— Как может жить человек, если о нем никто не думает? — рассуждал Гаврилин, глядя на красивого паренька с замкнутым лицом. — Как ему жить, если один?

И вдруг в то время, когда товарищи шумно и радостно разбирали почту, он прочел на этом всегда запертом словно на ключ, лице такое смятение, такую юную, незащищенную печаль…

«Поступи, как друг…» И Гаврилин поступил так, как подсказывали эти слова.

Не так-то просто проникнуть в крепость уязвленной души. Он приобрел настоящего друга, но не только это было наградой. Пожалуй, он тогда впервые понял, как важно вовремя коснуться руки товарища, вовремя оказаться рядом.

У людей различные судьбы.

Человек, сидящий передо мной, не совершил поразительных подвигов, в жизни его не было как будто выдающихся событий. Хороший производственник, хороший товарищ, он похож на многих других. Но те нравственные принципы, которые глубоко и прочно заложены в его душе, как бы освещены внутренним светом. Источник этого света — скромность.

Нет, не хочет и не будет он говорить о себе — я поняла это сразу.

Ни со мной, ни с другими не будет говорить о том, в чем может почудиться ему хоть на секунду стремлений показать самого себя, погордиться чем-то, чего не добились другие.

Он сидит напротив, рослый, белокурый, белозубый, улыбается своей удивительной мужественной и застенчивой улыбкой и повторяет снова:

— Что о себе рассказывать? Нет, уж я лучше о других! К примеру, как складывается мнение о человеке…

И вдруг лицо его становится очень серьезным и даже встревоженным.

— Только я вас попрошу, — говорит он мягко. — Вы фамилии, пожалуйста, не записывайте! Может, людям это неприятно будет. Нет, не записывайте!

— Хорошо, — говорю я и откладываю в сторону блокнот.

Действительно, как складывается мнение о человеке?

Вот, к примеру, многие в цехе считали, что один из рабочих — назовем его Иван Иванович — чересчур любит копейку.

За глаза его называли кто как горазд: одни — Плюшкиным, другие — просто скрягой. Если затевали что-либо в складчину, то к нему даже и не шли: говорили, что пока он раскошелится — всю душу из тебя вытянет. А уж чего ему так жаться с деньгами-то? Зарабатывает хорошо, премии получает, семья небольшая…

Но, приглядевшись внимательней, товарищи могли бы заметить, что Иван Иванович берег с тщательностью необыкновенной не только свою копейку, но и государственную.

Он берег все большое и малое, во что был вложен человеческий труд, уважая этот труд, зная высокую цену ему. И еще можно было заметить: приходили Ивану Ивановичу на завод письма. Приходили всегда из одного и того же места — из деревни, откуда он родом и где жила его вдовая сестра с ребятами. И не домой она писала ему, а на завод — может быть, не очень-то ладила с невесткой.

Каждую получку Иван Иванович отделял часть денег и переводил их сестре в деревню. И росли в той деревне, что за речкой, за березовой рощей, трое сирот, трое мальчишек, которых надо было одеть и обуть, а на мальчишках, как известно, все горит — только поспевай за ними…

— Не такое простое дело — судить о человеке, — говорит мой собеседник. — Ты в него всмотрись, в его душе поживи, тогда уж берись судить…