Поступь хаоса - [2]

«Хорошо, Аарон», — думаю я.

— Следи за языком, Тодд.

— Хорошо, Аарон.

— Что это еще за «черти»? Ты что себе позволяешь? Я все слышу, Тодд. Шум тебя выдает. Он всех выдает.

«Не всех», — думаю я, а вслух говорю:

— Прости, Аарон.

Он наклоняется ко мне, близко-близко, такшто я чую его дыхание, тяжесть его дыхания, которое цепкими пальцами хватает меня за горло.

— Господь слышит, — шепчет Аарон. — Господь слышит.

Он вновь замахивается, я шарахаюсь в сторону, а он хохочет и уходит, вот так запросто уходит в город по тропе и уносит с собой Шум.

Я весь дрожу, кровь стучит в голове от удара и от неожиданности, и от злости, и от ненависти ко всем этим людям и к этому городу. Я так дрожу, что даже не сразу могу встать и пойти искать собаку. Что он вапще тут делал, черт возьми? Я пытаюсь думать, но в голове до сих пор стучит от ненависти (и от страха, да, от страха, и заткнись!), и я даже не смотрю по сторонам, Аарон ведь еще может слышать мой Шум. Но я не смотрю. Не смотрю.

А потом всетаки оглядываюсь, встаю и нахожу свою собаку.

— Аарон, Тодд? Аарон?

— Никогда не произноси это имя, Манчи.

— Кровь, Тодд? Тодд? Тодд? Тодд? Кровь?

— Знаю. Заткнись.

— Ну-ка, — без всякой задней мысли повторят он за белкой, и голова у него пуста, как ясное небо.

Я шлепаю его по заду.

— Это тоже не смей говорить!

— Ой, Тодд?

Мы идем дальше, держась подальше от реки слева от нас. Начинается она далеко к северу от фермы, потом проходит несколько узких ущелий в восточной части города, а здесь постепенно сходит на нет и превращается в болото. К заболоченным берегам реки лучше не соваться, потомушто здесь живут кроки — огромные кропи, которым ничего не стоит сожрать почти-мужчину и его пса. Их спинные плавники выглядят точьвточь как кусты, а если подойти к ним слишком близко — БАХ! — они выскочат из воды, щелкая зубами и лязгая когтями, и тогда ты точно не жилец.

Мы обходим заболоченный берег стороной, и я пытаюсь свыкнуться с приближающейся болотной тишью. Смотреть тут особо не на что и делать нечего, поэтому мужчины сюда и не ходят. И еще из-за вони. Я не говорю, что здесь ничем не пахнет, но всетаки вонь не такая ужасная, как они воображают. Это вонь их воспоминаний, а не настоящая вонь — они чуют то, что было раньше. Горы трупов. У спэков и людей были разные притставления о том, как хоронить покойников. Спэки просто бросали своих в болото, те уходили на дно, и все было нормально — наверное, потомушто их тела так устроены. Ну Бен так говорит. Из воды, грязи и спэкской мертвечины не получалось никаких ядов, они только абагащали болото, как человечья плоть абагащает почву.

А потом спэкских трупов стало много, очень много, даже болото не могло столько проглотить, а оно у нас гигантское, будь здоров. И живых спэков не осталось совсем, понятно? Только их трупы, горы трупов, которые гнили и воняли черт знает сколько времени, пока болото снова не стало болотом. До тех пор там были только мухи, вонь и черт знает какие еще микробы, заготовленные спэками спецально для людей.

Вот в таком мире я родился, в таком сумасшедшем мире, где болота и клатбища были переполнены, а город — наоборот. И я ничего не помню — не помню, как жилось в мире без Шума. Папа заболел и умер до моего рождения, потом и мама тоже — ну это понятно, тут ничего странного. Меня приютили Бен с Киллианом. Они меня вырастили. Бен говорит, моя ма была последней из женщин, но все так говорят о своих мамах. Может, Бен и не заливает, он и правда так думает, поди тут разберись.

Я самый младший житель города. Раньше я швырял камни в полевых ворон вместе с Регом Оливером (он на семь месяцев и восемь дней старше меня), Лайамом Смитом (старше на четыре месяца и двадцать девять дней) и Сэбом Манди, он почти мой ровесник, но и он перестал со мной водиться, как только стал мужчиной.

Так происходит со всеми, кому исполняется тринадцать.

Это городской обычай. Мальчики становятся мужчинами и ходят на собрания, куда пускают только мужчин — уж не знаю, о чем они там разговаривают, — но детей туда точно не пускают, и если ты последний ребенок в городе, то дожидаться взросления приходится в одиночку.

Ну разве что собаку можно завести.

В общем, перед нами болото с извилистыми тропами, которые ведут в обход самых страшных участков воды, мимо больших сучковатых деревьев — высоко-высоко над нашими головами из их ветвей складывается колючий полог. Воздух густой, темный и тяжелый, но эта густота, темнота и тяжесть совсем не жуткие. Здесь полным-полно живности, которой нет никакого дела до города и его жителей, множество птиц, змей, лягушек, кивитов, белок обеих разнавидностей и (ей богу, не вру!) есть кассор или даже два, ну и красные змеи, конечно, куда без них. И хотя вокруг темень, сквозь полог листьев тут и там пробиваются косые лучи света. Если хотите знать мое мнение (ну мало ли, вдруг хотите), для меня болото похоже на большую, уютную, не слишком Шумную комнату. Темную, но живую. Живую, но дружелюбную. Дружелюбную, но не назойливую.

Манчи задирает заднюю лапу почти на все, что встречается нам на пути. Когда писать становится нечем, он идет к ближайшему кустику — видимо, по другому важному делу.