Поступь битвы - [22]

Музыка «халг норр» оборвалась на полутакте. После мгновения тишины (и заметно громче прежнего) из динамиков рванулась волна новых звуков.

Вроде бы в этой новой композиции присутствовали и громыхающие ударные, и даже повторяющиеся электронные звуки, но… ритм этих ударных почему-то заставлял чаще биться сердца, а повторяющиеся электронные звуки вместе с мелодичностью вернули и конкретность, и осмысленность. Эта музыка незримой кистью рисовала перед слушателями почти осязаемые картины. Грозные. Пламенные. Разрушительные.

И притягательные настолько, насколько вообще может быть притягательным пламя разрушения для избравших воинскую стезю.

Когда Миреска отвернулась от стереоцентра, на её губах невесомой тенью лежала мечтательная улыбка.

— Ангерт Мелис, — сообщила она. — «Низвержение», часть вторая, позднейшая симфоническая обработка классической записи 15-го хин-цикла. Кстати! Народ, кто тут принимает ставки?

— Никто! — рефлекторно и почти одновременно выдали несколько присутствующих старожилов. Один только Пуля спросил (негромко, но с лёгкостью перекрыв и хор отрицающих, и тяжёлые аккорды музыки):

— А зачем тебе?

— Хочу поставить, конечно! — ответила Миреска. — И, чтобы заранее пресечь дурацкие вопросы: ставлю на себя. Сотню. Примешь ставку?

Смутно предчувствуя, что ещё пожалеет об этом, Пуля кивнул.

Поворот

Над поверхностью планеты курились дымы. Смешанные с пылью, вулканическим пеплом, удушливыми газами и ядовитыми парами, дымы стояли плотными подушками во впадинах, завивались вихрями и воронками у возвышенностей, мчались на крыльях частых ураганов. Дымы извергались в верхние слои того, что пока ещё нельзя было назвать атмосферой, из воронок от недавно рухнувших метеоритов и из кипящих магматическим гневом вулканов. Дымы царили над сумрачным ликом мира, иссечённым трещинами, расселинами, каньонами и громадными нестабильными разломами на стыках тектонических плит.

Но многочисленные морщины на суровом лике мира не были признаком старости. Планеты рождаются и живут по иным законам, не так, как живые существа. Морщины миров со временем не множатся, а разглаживаются. Между тем эта планета, как и вся система, к которой она принадлежала, была ещё совсем молода. Как подросток, едва расставшийся с детством.

Вот из ближнего космоса к её поверхности устремилась группа огненных точек. Такое здесь было не в диковинку: сверху постоянно что-нибудь падало, когда чаще, когда реже. Но на этот раз группа падающих предметов летела слишком уж медленно, да и составляла она именно группу. Если бы нашёлся достаточно зоркий взгляд, способный пронизать пелену кипящих дымов, взгляд этот без труда определил бы, что стремящиеся вниз огненные капли идут тремя «волнами», строго соблюдая дистанцию, и что в каждой «волне» этих капель насчитывается ровно столько же, сколько в двух других. Слишком регулярное и слишком плотное построение для шального метеорного потока, со всей очевидностью говорящее о вмешательстве разума.

Так оно и было. К поверхности планеты в тринадцатом подсекторе, не имеющей нормального имени, но зато заслужившей кучу сугубо неформальных малопристойных прозвищ, в автоматическом режиме спускались комплекты активной брони «Серефис М12».

Вернее, большинство комплектов спускалось автоматически. Но «большинство» — это ещё не «все». В двух комплектах присутствовали вполне живые и здоровые виирай.

— Ну, Ласкис, как ощущения?

— Незабываемые. Кажется, тебе уже приходилось сигать в колодец с орбиты?

— Да. Но не в такой глубокий… и, конечно, на нормальную планету. А не в это жуткое варево, явно забытое в адовой кухне на изначальном огне.

— Почему сразу адовой? Это ещё не кара, а только сотворение.

— Потому что края циклов смыкаются. И новое творение воздвигается именно на том месте и из того материала, которое оставил Долгий Суд.

— Что это тебя на философию потянуло?

— Глянь вниз, и всё поймёшь.

Ласкис поглядел вниз. Но, как ни старался, поначалу не увидел ничего, кроме багровых, тёмно-серых, угольно-чёрных и траурно-синих завихрений. Тогда сержант включил сенсорное усиление. Завихрения никуда не исчезли, но понемногу, за пару ударов сердца, обрели глубину.

Неприкрытая мощь разгулявшихся стихий ударила в сознание от самых корней, из тёмных недр, из тех нор, где до поры прячутся рефлексы и инстинкты.

— Ох!

— Лучше не скажешь. Самое оно и есть.

— А броня вообще выдержит… там?

— Должна.

— Спасибо! Ты просто родник оптимизма!

— С каких пор тебе нужна утешительная ложь?

— Иди ты… в смысле, лети.

— Ладно уж, утешу правдой. В ходе испытаний был, среди разного прочего, выброс опытных образцов на поверхность планеты-гиганта. Само собой, боевой выброс, а не прогулка вроде нынешнего управляемого спуска.

— И на что был похож этот гигант?

— Гигант как гигант. Не самый паршивый. Тяготение на поверхности — почти три нормы, давление — свыше сорока тысяч…

— Ясно. Обжить такое никакому здоровому виирай на ум не придёт. И что? Выдержала броня десант?

— Шесть из восьми прототипов — да.

Смешок, больше похожий на фырканье.

— Утешил так утешил, чтоб тебя копытом…

— Зато развеселил.

Хотя падение замедлилось, вихри вокруг падающих АБ закручивались всё быстрее. Вход в более плотные слои газовых масс ознаменовался серией зубодробительных толчков. Даже система автоматической коррекции траекторий с её мгновенным откликом на внешние воздействия не помогла удержать прежний идеальный строй: расстояние между «волнами» и сами «волны» слегка расплылись. В заполненной тресками и шорохами тишине девственного эфира раздалась ругань Ласкиса — не столько испуганная или раздражённая, сколько вошедшая в привычку.