Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - [143]
На официальном уровне политическая система в качестве легитимации высшей власти в стране полагается на выборы. Но в идеологическом плане выборы преподносятся не как возможность выбрать одного из нескольких кандидатов, конкурирующих друг с другом на равных, а как самоотверженная, героическая борьба Владимира Путина, единственного и непревзойденного царя и лидера нации, против дерзких попыток посторонних лиц и самозванцев отобрать трон у его законного держателя. Отсюда и явное отсутствие «главного кандидата» на президентских дебатах (ведь автократ не может опуститься до уровня личных дебатов с самозванцами); отсюда и аура царственного величия, окружающая образ этого кандидата в государственных СМИ; отсюда и горячая поддержка со стороны высшего духовенства самой крупной религиозной организации России, Православной церкви Московского Патриархата. В этом контексте выборы главы государства превращаются в выражение народной поддержки действующей власти, которая ‹…› основана не на трезвой оценке качества управления и, следовательно, качества жизни, а, скорее, на представлении о защите от ослабления власть имущих, олицетворяющих государство, ‹…› различными «раскольниками»[693].
Второй концепт, который присваивают пользующиеся идеологией популисты, особенно находящиеся у власти, это этническая общность, или «нация». На этапе отбора символический мир этой общности, а также этническая принадлежность в целом таким же образом присваиваются и политизируются, тогда как понятийный элемент, делающий «нацию» в этом смысле особенно привлекательной, состоит в ее неотъемлемой связи с «народом» и «общим благом». Неслучайно в Главе 4 при описании популизма мы упоминали «нацию» и «национальные интересы» наряду с «народом» [♦ 4.2.3]. Для пользующихся идеологией популистов эти понятия практически синонимичны, что следует из того факта, что нация, будучи так называемым воображаемым сообществом[694], предполагает основанную на взаимном доверии и солидарности эмоциональную связь внутри общности, во имя которой от отдельных граждан могут потребоваться некоторые жертвы. Именно нация, которая изначально определялась общей культурой и политическими границами родины и гражданства[695], определяет также основные направления деятельности правительства. Поэтому логично, что когда представителей власти призывают служить «общему» благу, их просят способствовать благополучию своей страны и граждан (то есть нации)[696].
Эмоциональное (и, следовательно, нарративное) преимущество понятия «нация» также связано и с историей национализма. Если коммунистическая система боролась с уже развитым национальным единством, возникшим в связи с повсеместно доступным школьным образованием и высоким уровнем грамотности[697], то для посткоммунистического национализма была свойственна выраженная антисоветская направленность. Примером этому могут служить страны Центральной Европы и Балтии, а также Грузия и Армения[698]. Тем не менее «нация» была важным компонентом нарратива в тех странах, где с ней были связаны конкретные события или историческое наследие докоммунистической эпохи. Например, современный венгерский национализм предопределила травма, нанесенная в 1920 году Трианонским договором, согласно которому Венгрия лишилась двух третей своей довоенной территории и который породил всеобщую враждебность и подозрительность по отношению к негражданам[699]. В России историческое наследие Российской империи увязывало национальное самосознание с российским государством как таковым, а те, кто расширяли власть государства, считались национальными героями (тогда как те, кто ослаблял ее, например «либералы» после смены режима – нет). Естественно, что эта особенность повышает привлекательность понятия «нация» для правящей элиты, поскольку популисты могут применять национализм, ведь он не был связан с какой-либо конкретной политикой левого или правого толка. В самом деле для постсоветского пространства это обычное явление: как отмечает Пол Гуд, национализм в этом регионе «представляется чем-то большим, чем образ мышления, но определенно чем-то меньшим, чем всеобъемлющая идеология, типичная для тоталитарного правления. Национализм не является политикой левых или правых, поэтому его можно связывать с любым концом идеологического спектра или даже с обоими его концами»[700]. Отобрав для применения понятие «нация» популисты отсеивают из нее элемент гражданства и связанную с ним солидарность. Это позволяет исключить некоторых людей из нации: не каждый, кто является гражданином, то есть частью нации в оригинальном значении этого слова, автоматически является национальным актором, и, следовательно, члены нации не обязаны автоматически выполнять перед ним моральный долг. Отсюда напрямую вытекает необходимость в переосмыслении понятия «нация», и оно переопределяется для внутренней политики путем смещения рамок, которые обычно используются для отделения одной нации от всех остальных, так, чтобы подобное разделение можно было проводить внутри одной страны
