Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - [140]
• люди пережили сопутствовавший экономическим преобразованиям кризис со всеми упомянутыми выше признаками, которые мы обсуждаем более подробно далее [♦ 7.4.7.3]. Это вылилось в то, что порядок открытого доступа, установившийся после смены режима, немедленно потерял поддержку не только потому, что он вызвал у большей части общества экзистенциальную тревогу, но и потому, что он не смог обеспечить ожидаемый от него западный уровень жизни.
• процесс приватизации люди восприняли как несправедливый, либо из-за проявлений различных форм трансформации власти [♦ 5.5.2.2], либо просто потому, что большая часть населения не была к нему допущена, из-за чего создавалось ощущение что людей лишили «общей, принадлежащей всем собственности» (которая на самом деле никогда таковой не являлась). Конечно, в странах, где практиковалось бесплатное распределение, граждане могли получить свою долю бывшей коммунистической собственности, но в конечном счете через приватизацию смог разбогатеть относительно небольшой круг людей, тогда как большая часть населения осталась не у дел. Это вызвало всеобщее недовольство среди проигравших[669]. Законность этого процесса также постоянно подвергается сомнению. Помимо цифр, которые мы приводили ранее [♦ 5.5.1], достаточно просто упомянуть, что в 2006 году три четверти репрезентативной выборки россиян «согласились» или «более или менее согласились» с тем, что приватизация промышленных предприятий проводилась с «серьезными нарушениями закона»[670].
• олигархическая анархия и низкий уровень институционализма в таких странах, как Украина и Россия, привели к повсеместной неопределенности в отношении контрактов и прав собственности, особенно для предпринимателей. Экономические акторы могли почувствовать себя уязвимыми, в качестве конкурентов и поставщиков, а иногда даже становились жертвами бюрократии, местных олигархов и транснациональных корпораций. И в целом успех или неудача на рынке имели очень мало общего с реальной производительностью или качеством обслуживания потребителей.
• выросло неравенство с точки зрения доходов и имущества, частично в результате обозначенных факторов, но также из-за высокого уровня патронализма. Люди в посткоммунистическом регионе действительно могли наблюдать высокий уровень рыночного, а также патронального неравенства [♦ 6.2.2.2], которое следовало за различными периодами приватизации и развития рыночной экономики, транзитной олигархической анархии и/или патрональной демократии. Как отмечал Фрай, неравенство способствовало повышению уровня политической поляризации в этом регионе[671].
Эти факторы использовали популисты, риторика которых представляла четкую причинно-следственную связь между такими проблемами и рынками, либеральными политическими элитами и империалистическими политическими и экономическими акторами. Как пишет Политковская, в России «„демократ“ стало буквально ругательным словом: настолько, что люди использовали вместо него слово „дерьмократ“. Оно использовалось не только в среде фанатичных коммунистов и сталинистов, но и большинством населения. „Дерьмократы“ вызвали гиперинфляцию в России, лишили людей сбережений, которые сохранились у них с советских времен, ‹…› и руководили валютным дефолтом российского правительства»[672]. В Декларации национального сотрудничества период с 1990 по 2010 годы в Венгрии под управлением Орбана описывается как «два беспокойных десятилетия»[673]. В Венгрии слово «либерал» тоже стало ругательством, которое Орбан часто использовал в своих выступлениях[674], а венгерские патрональные СМИ регулярно упоминают приватизацию, либеральную партию SZDSZ и премьер-министра из социалистического лагеря, Ференца Дюрчаня, в качестве пугал, которые поставили страну на «край банкротства»[675].
Соглашаясь с этой сконструированной причинно-следственной связью, избиратели популистов в посткоммунистическом регионе развили тот же комплекс жертвы и возмущение несправедливостью, что и их западные коллеги. Кроме того, в риторике популистов они нашли то же освобождение[676]. На практике – на чем мы подробно остановимся в следующих частях – популисты запустили собственный бренд политики идентичности: вышеупомянутые социальные группы получили общую идентичность – «народ» или «нация», а популисты определили ее как подлежащую защите.
Это подкрепляет сказанное нами в Главе 4, а именно, что, по утверждению популистов, они являются единственными подлинными представителями народа и национальных интересов, в то время как все другие политические акторы нелегитимны [♦ 4.2.3]. С точки зрения спроса, людям говорят, что, когда их социальное положение находится под угрозой, атаке подвергается «народ» или «нация» (национальные интересы). С точки зрения предложения, пользующиеся идеологией популисты применяют понятие «нация» в качестве идеологического фасада, а также (1) легитимируют свои действия как необходимые для продвижения национальных интересов и (2) рассматривают каждый критический голос как антинародный.
6.4.2.2. «Мы»: достижение двусторонней функциональной когерентности путем использования аргументов о боге, нации и семье
После распада Советского Союза страны бывшего социалистического лагеря вступили в новую историческую эпоху. Эйфория от краха тоталитарных режимов побудила исследователей 1990-х годов описывать будущую траекторию развития этих стран в терминах либеральной демократии, но вскоре выяснилось, что политическая реальность не оправдала всеобщих надежд на ускоренную демократизацию региона. Ситуация транзита породила режимы, которые невозможно однозначно категоризировать с помощью традиционного либерального дискурса.
Данная работа является развитием и продолжением теоретических и концептуальных подходов к теме русской идеи, представленных в предыдущих работах автора. Основные положения работы опираются на наследие русской религиозной философии и философско-исторические воззрения ряда западных и отечественных мыслителей. Методологический замысел предполагает попытку инновационного анализа национальной идеи в контексте философии истории. В работе освещаются сущность, функции и типология национальных идей, система их детерминации, феномен национализма.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Санкт-Петербург - город апостола, город царя, столица империи, колыбель революции... Неколебимо возвысившийся каменный город, но его камни лежат на зыбкой, болотной земле, под которой бездна. Множество теней блуждает по отражённому в вечности Парадизу; без счёта ушедших душ ищут на его камнях свои следы; голоса избранных до сих пор пробиваются и звучат сквозь время. Город, скроенный из фантастических имён и эпох, античных вилл и рассыпающихся трущоб, классической роскоши и постапокалиптических видений.
В настоящем учебном пособии осуществлена реконструкция истории философии от Античности до наших дней. При этом автор попытался связать в единую цепочку многочисленные звенья историко-философского процесса и представить историческое развитие философии как сочетание прерывности и непрерывности, новаций и традиций. В работе показано, что такого рода преемственность имеет место не только в историческом наследовании философских идей и принципов, но и в проблемном поле философствования. Такой сквозной проблемой всего историко-философского процесса был и остается вопрос: что значит быть, точнее, как возможно мыслить то, что есть.
Книга наблюдений, ошибок, повторений и метаний. Мысли человека, начинающего работу в новой сфере, где все неизвестно, зыбко и туманно.
В своей новой книге известный немецкий историк, исследователь исторической памяти и мемориальной культуры Алейда Ассман ставит вопрос о распаде прошлого, настоящего и будущего и необходимости построения новой взаимосвязи между ними. Автор показывает, каким образом прошлое стало ключевым феноменом, характеризующим западное общество, и почему сегодня оказалось подорванным доверие к будущему. Собранные автором свидетельства из различных исторических эпох и областей культуры позволяют реконструировать время как сложный культурный феномен, требующий глубокого и всестороннего осмысления, выявить симптоматику кризиса модерна и спрогнозировать необходимые изменения в нашем отношении к будущему.
В августе 2020 года Верховный суд РФ признал движение, известное в медиа под названием «АУЕ», экстремистской организацией. В последние годы с этой загадочной аббревиатурой, которая может быть расшифрована, например, как «арестантский уклад един» или «арестантское уголовное единство», были связаны различные информационные процессы — именно они стали предметом исследования антрополога Дмитрия Громова. В своей книге ученый ставит задачу показать механизмы, с помощью которых явление «АУЕ» стало таким заметным медийным событием.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.