Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - [134]
. Если любую политику режима можно обосновать при помощи определенного аргумента, пользующийся идеологией актор может благодаря такой гибкости этого аргумента применять его в отношении множества явлений. С другой стороны, если аргумент предметен и ориентирован на конкретную проблему, то есть дает объяснение какому-то конкретному шагу или действию, то он может и будет использоваться только для этой конкретной проблемы (например, технократические аргументы «за» для обоснования формальных законов). Как правило, арсенал пользующихся идеологией акторов состоит из большого количества предметных аргументов, которые применяются и отбрасываются в целом непоследовательно и произвольно, а также меньшего количества более обширных, размытых аргументов, которые, соответственно, меняются гораздо реже. Кроме того, предметные или менее размытые аргументы примыкают к более общим и более широким расплывчатым аргументам, которые становятся таким образом стабильным основанием для нарратива и отправной точкой, с которой связаны все другие аргументы.
В частности, некоторые из самых размытых и наиболее часто используемых аргументов возникают в условиях популизма. Актор реализует патрональное присвоение интерпретации общего блага [♦ 4.2] и использует идеологию, которая делает его решения непререкаемыми, а его неограниченную власть легитимной. Все, на что пользующиеся идеологией популисты наклеивают ярлык «национального» или «отвечающего интересам народа», становится легитимным, независимо от смысла проводимой ими политики. Кроме того, они монополизируют использование этого аргумента, а следовательно, и право заявлять о том, что является национальным, а что нет. Такого же присвоения можно добиться и при помощи менее размытых аргументов, более оптимизированных с учетом специфики режима. Возьмем для примера патрональные автократии, власть в которых базируется на неправомерном расширении полномочий главы патриархальной семьи на весь народ [♦ 2.4.5]. В патриархальной модели семьи домашнее хозяйство ее главы охватывает его кровных и приемных родственников, людей, прислуживающих в доме и на земле, принадлежащих различным сословиям и рангам, a также лиц, оказывающих семье сопутствующие услуги. Глава патриархальной семьи распоряжается людьми, имуществом, статусами[634]. Мафиозное государство осуществляет то же самое в масштабах нации, ликвидируя автономный статус лиц, принадлежащих к различным социальным группам, и стремясь подчинить их себе. Хотя на деле это предполагает монополизацию власти (и личное обогащение) в интересах элит, такой режим имеет специфические черты, которые обосновываются более конкретными идеологическими аргументами. Целостность системы обеспечивается культурными моделями патриархального господства, а также теми идеологическими аргументами, которые построены на основании этих моделей, даже если они заимствуются из различных систем ценностей.
Разумеется, не все идеологические аргументы совместимы с поведенческими моделями такого типа власти. Например, им чужды идеологии, провозглашающие автономию и свободу личности, поскольку роли главы патриархальной семьи лучше всего соответствуют элементы коллективистских идеологий, предусматривающие господство в рамках домашнего хозяйства. Однако не все коллективистские идеологи могут выполнять эту функцию. Классовый и интернационалистский коллективизм, присущий марксизму-ленинизму, неприменим для идеологической легитимации патриархальных моделей власти. Таким образом, мафиозное государство заимствует разрозненные идеи из идеологического арсенала правых авторитарных режимов[635]. Например, один из аргументов, который может использовать приемная политическая семья, это крайний консерватизм. Естественно, эта идеология используется не как единое целое, и даже некоторые ее элементы, входящие в идеологический арсенал мафиозного государства, могут быть переиначены и переосмыслены в целях легитимации[636]. Но базовый принцип этого аргумента о том, что национальная или религиозная культура нуждается в защите и что никому не должно быть позволено действовать вразрез с ней, находит свое применение в качестве легитимации общественной патронализации и уничтожения социальной автономии, которую пропаганда изображает как отклоняющуюся от нормы и нарушающую «привычный» порядок в обществе. Можно заметить, что если идеология применяется непоследовательно, то она действительно является фасадом: на индивидуальном уровне члены приемной политической семьи остаются безнаказанными и могут вести тот образ жизни, какой захотят. Однако, когда развивается деятельность НПО, в цели которых входит защита различных групп и продвижение критического мышления, то есть дискурса, в основе которого лежат права человека и конституционализм, крайний консерватизм может использоваться для делегитимации подобной деятельности оппозиционного толка (как, например, в России)[637]. Аргументы в пользу нормального порядка в обществе также могут применяться против социальной мобильности и практически любых социальных изменений, и в условиях патрональных автократий служат для подавления протестов против патрональной иерархии однопирамидальной сети. Например, в Беларуси официальная государственная идеология, по утверждению самого верховного патрона Лукашенко, представляет собой эклектичное сочетание марксизма-ленинизма, консерватизма и либерализма
После распада Советского Союза страны бывшего социалистического лагеря вступили в новую историческую эпоху. Эйфория от краха тоталитарных режимов побудила исследователей 1990-х годов описывать будущую траекторию развития этих стран в терминах либеральной демократии, но вскоре выяснилось, что политическая реальность не оправдала всеобщих надежд на ускоренную демократизацию региона. Ситуация транзита породила режимы, которые невозможно однозначно категоризировать с помощью традиционного либерального дискурса.
Данная работа является развитием и продолжением теоретических и концептуальных подходов к теме русской идеи, представленных в предыдущих работах автора. Основные положения работы опираются на наследие русской религиозной философии и философско-исторические воззрения ряда западных и отечественных мыслителей. Методологический замысел предполагает попытку инновационного анализа национальной идеи в контексте философии истории. В работе освещаются сущность, функции и типология национальных идей, система их детерминации, феномен национализма.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Санкт-Петербург - город апостола, город царя, столица империи, колыбель революции... Неколебимо возвысившийся каменный город, но его камни лежат на зыбкой, болотной земле, под которой бездна. Множество теней блуждает по отражённому в вечности Парадизу; без счёта ушедших душ ищут на его камнях свои следы; голоса избранных до сих пор пробиваются и звучат сквозь время. Город, скроенный из фантастических имён и эпох, античных вилл и рассыпающихся трущоб, классической роскоши и постапокалиптических видений.
В настоящем учебном пособии осуществлена реконструкция истории философии от Античности до наших дней. При этом автор попытался связать в единую цепочку многочисленные звенья историко-философского процесса и представить историческое развитие философии как сочетание прерывности и непрерывности, новаций и традиций. В работе показано, что такого рода преемственность имеет место не только в историческом наследовании философских идей и принципов, но и в проблемном поле философствования. Такой сквозной проблемой всего историко-философского процесса был и остается вопрос: что значит быть, точнее, как возможно мыслить то, что есть.
Книга наблюдений, ошибок, повторений и метаний. Мысли человека, начинающего работу в новой сфере, где все неизвестно, зыбко и туманно.
В своей новой книге известный немецкий историк, исследователь исторической памяти и мемориальной культуры Алейда Ассман ставит вопрос о распаде прошлого, настоящего и будущего и необходимости построения новой взаимосвязи между ними. Автор показывает, каким образом прошлое стало ключевым феноменом, характеризующим западное общество, и почему сегодня оказалось подорванным доверие к будущему. Собранные автором свидетельства из различных исторических эпох и областей культуры позволяют реконструировать время как сложный культурный феномен, требующий глубокого и всестороннего осмысления, выявить симптоматику кризиса модерна и спрогнозировать необходимые изменения в нашем отношении к будущему.
В августе 2020 года Верховный суд РФ признал движение, известное в медиа под названием «АУЕ», экстремистской организацией. В последние годы с этой загадочной аббревиатурой, которая может быть расшифрована, например, как «арестантский уклад един» или «арестантское уголовное единство», были связаны различные информационные процессы — именно они стали предметом исследования антрополога Дмитрия Громова. В своей книге ученый ставит задачу показать механизмы, с помощью которых явление «АУЕ» стало таким заметным медийным событием.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.