Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему - [94]

Далее, стратификация изменила сознание этого расширенного рабочего класса. Белые воротнички, даже те из них, кто состоит в профсоюзах или чувствует себя отчужденным, не думают и не действуют так, как производственные рабочие. А у молодых производственных рабочих, испытывавших все большее отчуждение от труда и от связанной с ним культуры, также сформировалась иная разновидность бунтарского создания, прекрасно отраженная в другом популярном романе 1950-х годов – «В субботу вечером, в воскресенье утром».

Доступ к потребительским товарам не снизил воинственность рабочих. Это материальное изменение полностью контролировалось в рамках культуры рабочего класса. Зато автоматизация вызвала долговременные психологические изменения. Если работа казалась «абсурдной, смешной и скучной» рабочим Fiat, которых Алькуати опрашивал в начале 1960-х годов, то у этого была более глубокая причина. В те времена уровень автоматизации был невысок, но достаточен для того, чтобы показать, как работа будет выглядеть в будущем. Хотя до современной фабрики, управляемой компьютерами, оставались еще десятилетия, а до роботизации еще больше, рабочие понимали, что эти вещи перестали быть научной фантастикой, превратившись в вероятные сценарии будущего. Однажды должно было наступить время, когда ручной труд окажется не нужен.

Подспудно изменился и смысл самого понятия «рабочий». По мнению Горца, в 1950-е годы молодых рабочих объединяло отчуждение от труда: «Вкратце, для массы рабочих главной утопией является не власть рабочих, а возможность перестать быть рабочими; акцент делается не столько на освобождении в рамках работы, сколько на освобождении от работы»[289].

Когда в конце 1960-х годов начался кризис, стачки устраивались численно увеличившимся пролетариатом, занятым в сфере услуг, но почти никогда не достигали такого накала, чтобы речь шла о полном закрытии фабрик, портов и шахт. Когда это все же происходило, такие забастовки перерастали в противостояние с государством, которое большинство работников сферы обслуживания не были готовы доводить до логического завершения.

Теоретикам упадка рабочего класса не повезло. Дэниел Белл стал неоконсерватором. Маркузе, Миллс и Горц ратовали за «новую левую философию», основанную на борьбе угнетаемых групп, а не рабочих. Вот то, к чему мы пришли – и то лишь после двух десятилетий, на протяжении которых этот новый рабочий класс бросал вызов теоретикам упадка, устраивая восстания, которые поставили целые регионы развитого мира на грань хаоса.

Мы, активисты середины 1970-х и 1980-х годов, смеялись над теми, кто заявлял, будто старые формы борьбы рабочего класса отмерли, но именно они сумели заглянуть в будущее.

Горячее десятилетие (1967–1976)

В 1967–1976 годах западный капитализм погрузился в кризис, а стихийные забастовки достигли беспрецедентных масштабов. Несмотря на машины, телевизоры, ипотеки и дорогую одежду, рабочие вышли на улицу. Социал-демократические партии полевели, а революционные группы пустили корни на фабриках, завербовав тысячи новых сторонников.

У тех, кто находился у власти, были серьезные опасения относительно рабочей революции: прежде всего, во Франции и в Италии, но также и – в самых страшных кошмарах – в Великобритании и в «черных» городах США. Мы знаем, чем это закончилось – поражением и атомизацией, – но для того, чтобы ответить на вопрос «почему?», я хочу начать с рассказа о моем собственном опыте.

В 1980 году Федерация профсоюзов Великобритании опубликовала книгу архивных фотографий[290]. Когда я принес ее домой и показал бабушке, одна фотография ее словно заворожила и физически потрясла. На ней была изображена обнаженная девушка в жестяной ванне; снимок был сделан до 1914 года. «Не надо мне про это рассказывать, – сказала она. – Я пережила три месяца забастовки 26-го года и вышла замуж во время забастовки 21-го года». Она никогда не делилась воспоминаниями об этих двух крупных забастовках горняков и никогда не говорила о них с моим отцом. Жестяная ванна вызвала в ее памяти воспоминания о бедности; бедность вызывала воспоминания о 1926 годе, когда девятидневная всеобщая стачка вылилась в трехмесячную забастовку горняков, во время которой, как она теперь призналась, она голодала.

Весь период до 1939 года был для нее запечатанной коробкой: бесконечные лишения, унижения, насилие, мертворожденные дети, долги и две гигантские стачки, которые она пыталась забыть. Это была не просто подавленная травма. Пока мы вместе листали снимки голодных маршей, баррикад и оккупированных угольных шахт, я убедился в том, что ее эти изображения потрясали больше, чем меня.

Родившись в 1899 году, она пережила две мировые войны, Депрессию и апогей «общей пролетарской жизни», о которой писал Хобсбаум. Но помимо ее собственных воспоминаний, у нее не было ни общего представления о событиях, ни понимания их значения. И тем не менее у нее была навязчивая привязанность к бунтовской идеологии. Классовое сознание моей бабушки сформировалось только на основе собственного опыта – через разговоры и наблюдения. Споры в пивной, лозунги, нацарапанные мелом на стене, участие в действиях. Рабочие пригороды были настолько отделены от мира, в которых писались газеты или готовились радионовости, что буржуазная идеология их едва затронула.