Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему - [93]
К тому же союзники ввели социальное государство, профсоюзные права и демократические конституции в Италии, Германии и Японии в качестве наказания для элит этих стран и для того, чтобы воспрепятствовать их возрождению как фашистских держав.
В результате демобилизации сложилась прослойка детей рабочих, получивших университетское образование благодаря субсидиям. Политика полной занятости, наряду с управлявшимися государством биржами труда, центрами переквалификации и нормами, регулировавшими условия труда, еще больше усилила переговорные позиции рабочих. В результате после того, как в 1950-е годы начался рост, доля зарплат в ВВП в большинстве стран значительно превысила довоенный уровень; увеличились и налоги, взимавшиеся с высших и средних классов и позволявшие финансировать расходы на здравоохранение и социальные нужды.
Что взамен? Рабочие отказались от идеологии сопротивления, которая поддерживала их в ходе третьей длинной волны. Несмотря на всю свою риторику, коммунизм, социал-демократия и тред-юнионизм превратились в идеологии сосуществования с капитализмом. Во многих отраслях промышленности профсоюзные лидеры действительно стали орудием в руках управленцев.
С этого времени берет отсчет память сегодняшних рабочих развитого мира: социальные гарантии, здравоохранение, бесплатное образование, государственное строительство жилья и коллективные трудовые права были закреплены законом. В ходе своей восходящей фазы четвертый длинный цикл обеспечил такие материальные улучшения, о которых предшествующие поколения могли только мечтать.
Но для тех, кто пережил войну, это было больше похоже на кошмар. В 1955 году американский социолог Дэниел Белл утверждал, что «пролетариат замещается служащими с соответствующим изменением психологии рабочих». Отмечая масштабное увеличение числа белых воротничков по сравнению с синими воротничками, Белл, в этом случае выступавший с левых позиций, предупреждал: «Эти группы служащих не говорят на языке труда, и их нельзя рассматривать в старых категориях классового сознания»[282]. Социальный теоретик Герберт Маркузе в 1961 году пришел к выводу о том, что новые технологии, потребительские товары и сексуальное освобождение ослабили отчуждение пролетариата от капитализма: «Поэтому новый мир технологического труда приводит к ослаблению отрицательной позиции рабочего класса: для сложившегося общества последний больше не представляет собой живое противоречие»[283].
В Италии передовое исследование, проведенное производственным активистом Романо Алькуати, выявило, что новый уровень автоматизации труда привел к отчуждению рабочих от фабрики, в результате чего она перестала быть ареной политического самовыражения. Для поколения, которое свергло Муссолини, фабрики были естественным полем боя. Но молодежь чаще всего описывала производственный процесс словом «абсурд». Она жаловалась на «ощущение нелепости, которым была преисполнена их жизнь»[284].
По всему миру самым очевидным последствием этой новой социологии труда стал упадок моделей голосования, основанных на классовых предпочтениях и нашедших отражение в индексе Алфорда[285]. Историк Эрик Хобсбаум, изучавший этот процесс позднее, заявил, что «марш труда» был остановлен в начале 1950-х годов. Он приводил в пример упадок «пролетарского образа жизни», беспрецедентный рост числа работающих женщин и замену крупных производственных помещений разветвленной цепочкой мелких поставщиков. Главное, отмечал Хобсбаум, заключалось в том, что новые технологии 1950–1960-х годов не только увеличили прослойку белых воротничков, но и устранили связь высоких зарплат с уровнем квалификации ручного труда. Работая на двух работах, во внеурочное время или сдельно, полуквалифицированный рабочий мог зарабатывать почти столько же, сколько опытный электрик или инженер[286].
Совокупный эффект этих изменений состоял в том, что с момента окончания войны и до конца 1960-х годов, как сетовал Алькуати, борьба рабочих «всегда была частью системы. Всегда раздробленной и всегда слепой»[287]. Горц мрачно говорил, что послевоенные рабочие места «никогда не создадут ту культуру рабочего класса, которая, вместе с гуманизмом труда, представляла собой великую утопию социалистических и профсоюзных движений вплоть до 1920-х годов»[288].
Поразительно, сколько теоретиков «упадка рабочего класса» лично участвовали в движении в период его предвоенного расцвета. Маркузе был избран в солдатский совет Берлина в 1919 году. Хобсбаум вступил в молодежную организацию Коммунистической партии Германии в 1932 году. Белл присоединился к «Молодым социалистам» в нью-йоркских трущобах в том же году. Горц стал свидетелем восстания рабочих в Вене. Их разочарование стало результатом эмпирических знаний, полученных в течение многих лет.
Оглядываясь назад, мы можем четче увидеть перемены, на которые они реагировали.
Во-первых, рабочий класс увеличился количественно. Многие служащие занимались откровенно черной офисной работой, получали более низкую зарплату по сравнению с рабочими, занятыми на производстве, и были подчинены бессмысленной дисциплине и рутине. Белые воротнички в конечном счете остались рабочими. Степень их отчуждения хорошо передают романы 1950-х годов: Билли Лжец – клерк в похоронном бюро; Джо Лэмптон из «Пути наверх» – бухгалтер в местном совете.
