Постельный режим - [6]
Комнатка небольшая (как-никак Манхэттен), но веселая и уютная. Радиатор жарит вовсю: я вижу, как нагретый воздух дрожит над скамейкой. С тех пор как мы въехали, я, наверное, не провела в своей гостиной в общей сложности и десяти часов. Зато теперь, до самого конца беременности, здесь весь мой мир.
Дому напротив жить осталось недолго, его, похоже, собираются снести, а на его месте построить что-то покрупнее и посовременней. Я где-то слышала — то ли в лифте соседи болтали, то ли у почтовых ящиков, — что он буквально весь заражен плесневым грибком. Насколько мне видно (а если постараться, я могу даже в комнаты заглянуть), большинство жильцов дома старики, многим за восемьдесят. Я уже час слежу за тем, как они ковыляют туда-сюда, потихоньку переползают из комнаты в комнату. Они живут в другом временном измерении, отличном от нашего; каждое движение совершается размеренно, каждый шаг — с осмотрительностью. Престарелый господин из угловой квартиры, к примеру, пытаясь заменить лампочку, минут пять, не меньше, взбирался на маленькую стремянку. Наконец вскарабкался на верхнюю ступеньку, а стремянка возьми да и покачнись, лампочка выпала у него из рук, и все пришлось начинать сначала. Занимательное зрелище. А вот его соседка только и делает, что смотрит телевизор в полутьме.
Черт! Пропустила конец «Рикки Лейк» (а шоу мне начинает нравиться) из-за Элисон, которой вздумалось позвонить в самый разгар передачи. Теперь так и не узнаю, кто отец ребенка Тайши — Эрик или Винни. Формально Элисон позвонила, чтобы узнать, как у меня дела. В действительности — чтобы позлорадствовать.
— Обещай, что постараешься не перетруждаться, — сладко заливалась она, исходя самодовольством. — Беременность — это такая нагрузка на весь организм, Кью, уж ты мне поверь! Я сама, когда ждала Джефри, попробовала было вести себя так же, как ты, но вовремя поняла: нужно идти на уступки маленькому растущему существу. Сколько ты работаешь, это же просто смешно! Одно дело, когда Том торчит на работе допоздна, но для женщины в твоем положении поступать так крайне неразумно. Я считаю, что для тебя это должно стать первым звонком. Да, Кью, первым звонком.
И еще добрую треть часа трубка вещала голосом Элисон: надо прислушиваться к сигналам, которые посылает твое тело; беременная женщина — нежный распускающийся цветок; вот только на прошлой неделе они с мамой говорили, что я наживу себе беду, если не стану меньше работать. А накануне ночью бедняжка Элисон глаз не могла сомкнуть — так переживала за меня и за ребенка. Словом, давненько сестрица не получала такого удовольствия.
«Моя» проблема терзает Элисон уже много лет — классический комплекс второго ребенка в семье. Когда мы были маленькими, ей непременно надо было делать то же, что и я, только лучше. И мы с ней шли ноздря в ноздрю, пока не поступили в университет. Тут до нее вдруг дошло, что кое-чего я не могу делать, а она может, — например, играть на сцене, стильно одеваться, встречаться с шикарными парнями при титулах. Она поуспокоилась — и стала совершенно несносной.
Прекрасно помню ее вытянувшееся, несчастное лицо, когда я сдала на отлично все экзамены за среднюю школу. Целый год она занималась как одержимая, готовясь к собственным экзаменам, в результате заработала запястный синдром и полгода не вылезала из кабинета физиотерапии. А еще помню, какой надеждой, даже торжеством светились глаза Элисон, когда выяснилось, что мне не поставили «отлично» по физике на выпускных экзаменах. Самое смешное, что ей физика давалась лучше, чем мне, и все равно в следующем году она сдала ее на «хорошо». Не знаю, то ли она утратила стимул, то ли (как считает Том) подсознательно и сама не желала взять надо мной верх, но факт остается фактом: всю жизнь она старалась обскакать меня, и вот возможность представилась, а она спасовала.
Элисон, как и я, подала документы в Оксфорд в последний момент, двери, можно сказать, уже закрывались. Как и я, изучала ПФЭ — политику, философию, экономику, но в отличие от меня ушла со второго курса прямиком на сцену. Ей предложили главную роль в спектакле «Угадай, кто придет к обеду». Элисон тут же завела привычку рядиться в черные джинсы, черные водолазки и поношенные замшевые пиджаки с рынка «Камден». Волосы высветлила, завила мелким бесом и скрепляла этот кошмар на затылке лаковой китайской палочкой. Закрутила кучу романов с невыносимо привлекательными актерами (все как один в черных джинсах, в черных водолазках, у всех шевелюры растрепаны а-ля «я только-только из постели»). Короче, Элисон ударилась в богемную жизнь и много в том преуспела, чего про меня никак не скажешь. Университетские годы я в гордом одиночестве курсировала вверх-вниз по Вудсток-роуд, груженная учебниками как ломовая лошадь. А Элисон каждый вечер выходила на сцену и срывала аплодисменты, успеваемость катилась под откос, но ей было плевать. Иногда мы встречались на Крытом рынке, чтоб перехватить пару сэндвичей на обед. Она являлась с пачкой «Кэмел», демонстративно торчащей из кармана джинсов (сами понимаете, это было еще до того, как она сообразила, что ее тело — нежный распускающийся цветок), и заявляла, что я не умею жить. Надо признать, я действительно пребывала в растерянности. Всю жизнь из кожи вон лезла, чтоб быть на шаг впереди, а Элисон вдруг взяла и вышла из игры, решила, что с нее и троек хватит. А мне-то что теперь делать? Раз-другой попробовала сходить на ее вечеринки — как правило, их устраивали в полутемных прокуренных подвалах, среди завалов недоделанных декораций, — но ничего нет унизительней, чем быть заучившейся старшей сестрой даровитой цветущей девицы. Бог с ней, пусть резвится, решила я и вернулась к своим книжкам.
