Постчеловечество - [2]

Вот где вопрос, ответ на который исключительно важен, — особенно с учетом того, что, как показывает позиция авторов данной книги, он пока находится вне сферы внимания российского экспертного сообщества.

Весьма возможно, что ускорение биологической эволюции, подстегиваемое как косвенным влиянием традиционных технологий («хай-тек») и целенаправленным применением технологий изменения человека («хай-хьюм»), так и изменением условий его существования, в первую очередь социальных, станет главным, хотя (по крайней мере, на первых порах) и слабо наблюдаемым фактором развития человечества.

Неравномерность же нового витка биологической эволюции поставит исключительно важный, в первую очередь с мировоззренческой точки зрения, вопрос о единстве человечества (как в цивилизационном плане, так и внутри обществ — в зависимости от способности к творчеству), от решения которого будет зависеть будущее не только отдельных обществ, но и человечества в целом.

Заранее дать ответ на него не представляется возможным, однако сама постановка вопроса и его максимально подробное для современного уровня развития человечества рассмотрение уже представляется значительным продвижением вперед, подготовкой плацдарма для будущих прорывов и свершений, позволяющих превратить перечисленные в данном кратком предисловии проблемы в ослепительные возможности.

М. Б. Ходорковский

В. Л. Иноземцев [1] ON MODERN INEQUALITY. СОЦИОБИОЛОГИЧЕСКАЯ ПРИРОДА ПРОТИВОРЕЧИЙ XXI ВЕКА

На протяжении нескольких столетий западные социальные философы мечтали об обществе, основными местами которого выступали бы равенство и свобода. Обе эти ценности чистились среди фундаментальных основ христианской традиции, с которой идентифицировали себя европейцы, — и это казалось вполне естественным. С одной стороны, религия, претендующая на универсальный характер, не могла не проповедовать равенство своих адептов — пусть даже такое ограниченное, как равенство перед лицом Всевышнего («Нет предо мною ни Эллина, ни иудея» — говорит Иисус;[2] Ветхий Завет рассказывает, что человек был создан Господом одним и единственным — прежде всего для того, чтобы показать, как приятно Ему «единство среди множества».[3] С другой стороны, сама идея грехопадения — как и вся моральная доктрина христианства — предполагает за человеком возможность выбора между добром и злом и тем самым утверждает свободу воли, которая лежит в основе всех остальных свобод человека. Таким образом, в рамках христианской традиции удачно соединились идеи равенства и свободы — что и определило способность принявшей эту доктрина цивилизации к быстрому поступательному развитию. Более того; это развитие было тем успешнее, чем жестче церковь была отделена от государства и чем мощнее были ее позиции («подъем христианской церкви [как противовеса мирской власти] — первейший источник свободы на Западе», утверждает Ф. Закария[4]).

Однако в XVIII–XIX столетиях западные философы вышли за пределы христианской теории равенства и свободы. Они сочли, что равенство должно распространяться не только на религиозную, но и на социальную сферу, потребовав отмены сословий; и что свобода должна доминировать также и в политической области — вплоть до свободы выбора не только веры, но и правительства. Справедливости ради нужно заметить, что истоки этих представлений вполне могут быть обнаружены у святых отцов западной церкви. Так, например, в начале XIII века св. Фома Аквинский говорил о том, что подчинение слабого сильным, неизбежное в ходе становления общества, не должно стать базой социального строя и в перспективе будет искоренено;[5] он же настаивал на том, что «если группа свободных людей руководима правителями во имя общего блага всей группы, такое правительство оправданно и справедливо, как отвечающее потребностям людей; если же правительство создается не для общего блага всех, а во имя частного интереса правителя, оно будет несправедливым и извращенным правительством»,[6] достойным свержения (эти строки, заметим, писались практически в те самые годы, когда боровшиеся за свои привилегии британские бароны принуждали короля Иоанна подписать Великую хартию вольностей [1215 г.]).

При этом по мере распространения эгалитаристских идей они все больше применялись не только к политической, но и к экономической сфере. И если за судьбы политического равенства можно было «не волноваться» уже к началу XIX века, когда американская и французская революции провозгласили равенство граждан перед законом и объявили народ источником суверенитета, то борьба за экономическое равенство только еще начиналась. Сначала т.н. «утописты» начали рассуждать о некоем идеальном государстве, граждане которого хотя и бедны, но уравнены в экономических правах; затем Ш. Фурье и немецкие коммунисты осудили буржуазное общество как воспроизводящее неравенство, и, наконец, К. Маркс и Ф. Энгельс создали концепцию, согласно которой капиталисты обогащаются за счет эксплуатации рабочих, которые лишены средств производства и потому вынуждены продавать свою рабочую силу. Основной задачей с этого момента провозглашалось устранение этой эксплуатации и тех социальных условий, которые делали ее возможной. Основоположники марксизма — и в этом вряд ли стоит сомневаться — были искренне уверены в осуществимости этой благородной задачи и боролись за ее воплощение в жизнь.