Post Scriptum - [17]

Анфиса Афанасьевна тоже переменилась в лице. Прежняя ласковая улыбка её исчезла, скоро и без следа.

– Ты, Павел, не справедлив к нему, и ко мне, также. Ведь нет его вины никакой в том, что ты непостоянством излишним страдаешь, и что одной меня, тебе завсегда мало бывает. Напротив, ты даже обязан ему, Антон двух твоих сыновей растит, пусть даже и не ведает того, а если б и узнал, так ему хватило бы воли и благородства, все одно, своими их считать, и баловать их, словно собственных.

– И за это я не терплю его. Он может детьми распоряжаться, а я за всю жизнь, младенца родного в руках не держал. Когда же я умолял тебя со мной остаться, ты отчего-то его предпочла.

Теперь Клюквин и Анфиса Афанасьевна, глядели друг на друга безжалостно, уже словно враги.

– Умолял? – засмеялась неприятно Смыковская, – Да ведь я было уже, и собралась к тебе, с Митенькой, хорошо опомнилась вовремя. Услыхала от добрых знакомых, что ты провинциальную девицу, лет семнадцати от роду, принял на полное свое содержание, да о том на все стороны похвалялся. Умолял! Ах, какой же ты негодяй! Негодяй, без совести!

Клюквин удивился вначале, оттого, что Анфисе Афанасьевне подробности его жизни, были так хорошо известны, впрочем, тут же сумел овладеть своим смятением, и решил как-нибудь избежать продолжения ссоры.

– Ну, а коли я скажу тебе, – произнес он вкрадчиво, – что девица та, оказалась лживой, да насквозь продажной, и представляется мне сегодня ненадобной обузой, от которой я горячо желаю освободиться скорее!

Однако Анфиса Афанасьевна успела разгневаться всерьёз.

– Освободишься и что с того? Нечто я тебя, голубчик, не знаю? Нынче эту прогонишь, а следующим днём, другую своим вниманием облагодетельствуешь.

– Да ведь мне другой не нужно! Так-то, Анфиса, кроме тебя, никого не нужно!

Павел Николаевич нервничал. Он расхаживал вокруг стола, то вдруг брал свой портсигар в руки, и открывал, словно уже собирался курить, то отшвыривал его в сторону, рассерженно.

Смыковская напротив, теперь держалась спокойно, глядела на доктора хитро и молчала.

– Таких речей, я раньше от тебя ждала, – заговорила она наконец, – а теперь мне нужды в них нет. С тобой, пожалуй, и жить то в покое нельзя, одни только тревоги и волнения, да каждый день новые.

– А с ним, что же? Можно жить? – усмехнулся горько Клюквин.

– Да, можно, Павлуша, можно. Пусть мне Антон Андреевич смертельно скушен, пусть я при нем о других думаю, но за то, уж я обеспечена, ни в коих желаниях своих не стеснена, и от супруга худого слова не слышу, а с тобой… Что же с тобой!? Я и руку твою ещё не позабыла, тяжела она у тебя, Павлуша. Много я вытерпела, только теперь переменилась, и повторения не желаю, довольно…

Полная решимости уйти, разочарованная неприятным свиданием, Анфиса Афанасьевна, обернулась резко и направилась к двери.

– Анфиса! Погоди! – загородив ей путь, умоляюще произнес доктор, – не оставляй меня! Я так давно не виделся с тобой, и вот теперь, когда мы одни, ты уходишь…

– Чего же ты хочешь, Павел? – замедлив шаг, спросила Смыковская, – и я эту встречу, вовсе не так себе рисовала. Я ожидала от нее волнения приятного, радости, а получила лишь упреки.

– Я обещание тебе даю, упреков ты не услышишь более, ни одного слова. Останься же, не уходи!

– Я могла бы остаться. И даже не против желания своего, – прошептала Смыковская, немного смягчившись, – впрочем, если только, ты выполнишь моё условие.

– Любое твое условие я приму и обсуждать не стану.

– Ты в доме этом, будешь жить до той поры, покуда Антон не оправится от недуга, разумеется, если доживет он до этого утра. Мне помощь твоя необходима, и я хочу, чтобы ты всегда рядом был, прилагая к лечению супруга моего, все мыслимые возможности.

– Пусть именно так всё и будет, – согласился, не раздумывая, Павел Николаевич.

Между тем, стремительно и неотвратимо приближался новый день. Когда неяркий, розоватый свет, заполнил всю гостиную, проливаясь сквозь зашторенные окна, Полина Евсеевна заметила, что Антон Андреевич дышит спокойнее и ровнее.

– Неужто обошлось? – произнесла она, не веря самой себе, и заплакала, – Антон Андреевич, живите, умоляю вас, живите, и счастливо, и долго…

IV.

Прошёл месяц, тяжелый и долгий, словно сложенный из несчитанного количества дней.

Вопреки уверенно-худшим прогнозам доктора Клюквина, Антон Андреевич не умер. Постепенно он чувствовал себя всё лучше, кошмарные видения навсегда оставили его, зато вернулись ясность ума и прежний завидный аппетит. Теперь он мог даже вставать, и один раз в день, обыкновенно вечером, вместе с Фёдором, поддерживающим его, выходить на воздух и поглядеть на невесёлый осенний сад, как любил он прежде.

За это время, многое в доме незаметно для Смыковского, переменилось. Анна Антоновна, совершенно счастливая, ещё сильнее влюблялась в учителя, и верила наивно, в его ответное и такое же безграничное чувство. Анфиса Афанасьевна, почти всякий день, тайно бывала в комнате Павла Николаевича, однако и Филарета Львовича надежды не лишала. Молодой учитель, между тем, как только оказывался рядом с Антоном Андреевичем, непременно всматривался внимательно в его лицо, рассчитывая увидеть, хоть какие-нибудь признаки приближающегося конца, впрочем, тщетно. И всё же он не переставал грезить о том, как займет вскорости место супруга Анфисы Афанасьевны. У одной только Полины Евсеевны не случилось ничего нового. Андрей Андреевич привычно пьянствовал, и она, страдая от того, была всегда грустна и молчалива.