Post scriptum - [6]
Интересной чертой словоупотребления Еврипида следует счесть то, что слово τύραννος довольно широко применяется к женщинам, уже, безусловно, обозначая не их власть, а положение. В «Медее» Главка названа νύμφη τύραννος (Med. 1066), μακαρία τύραννος (Med. 957), Креуса в «Ионе» тоже называется τύραννος. Гекуба в «Троянках» произносит интересную фразу: ἦμεν τύραννος κἀς τύρανν΄ ἐγημάμην (Tr. 471). Tύραννος ἦ ποτ΄ ἀλλὰ νῦν δούλη («я была тиранном, а теперь я твоя рабыня»; Hec. 809). Τυραννίς здесь противопоставляется δουλοσύνη, но тоже не в смысле власти, а в отношении достоинства.
Несколько раз Еврипид сопоставляет слово τύραννος со словом ὄλβος. Тираннии присуще счастье (Her. 644, Med. 740, Alc. 286 et cet.).
Тиранн – εὐδαίμων (ἀνὴρ τύραννος εὐδαίμων; Sup. 166), тиранния тоже может быть εὐδαίμων (Phoen. 549, Her. 65), а сами тиранны блаженны (τυράννοι μακαρίοι; El. 708). Тиранния – это высшее благо, лучше которого может быть только φίλος σαφής (Or. 1155–1157), это μεγίστη θεῶν τυραννίς (Phoen. 506). Наконец, Гекуба, рыдающая над Астианактом, плачет о том, что он не получит ни счастья брака, ни ισόθεος τυραννίς (Tr. 1169). Конечно, здесь имеется в виду не только не тиранния в том виде, как мы привыкли ее воспринимать, но даже не идеализируемая царская власть.
Обращает на себя внимание то, что применительно к божеству термин τύραννος употреблен Еврипидом только однажды. Ἔρωτα δὲ τтν τύραννον ἀνδρῶν (Hipp. 538). Интересно, что Эсхил слово τύραννος по отношению к богам употребляет довольно часто (Pr. 222, 310, 357, 733, 759 и др.). В обращении к Аресу слово τύραννος употребляется в гомеровском Гимне VII (In Martem. 5), в Антологии (II, р. 137) и др.
Софокл применяет этот термин к богам трижды: в пеане в «Трахинянках» в обращении к Аполлону (Thrach. 216) и применительно к Зевсу (fr. 85, 3 и fr. 855, 15). Второй раз Еврипид называет Эрота тиранном в одном из фрагментов: κακίστε πάντων θεῶντε κανθρώπων (fr. 136), что заставляет предположить, что применительно к божеству слово τύραννος принимает у Еврипида значение, близкое к δεσπότης, столь для него не свойственное в других случаях.
В том, что Еврипид не употребляет слово τύραννος по отношению к богам, на наш взгляд, сказывается то, что оно становится синонимом к термину βασιλεύς, который, вероятно, в силу того, что с ним связывался строго определенный социальный смысл, применительно к богам никогда не употреблялся. Поэтому вполне закономерно то, что, называя тиранном Эрота, Еврипид следует не собственному пониманию этого слова, а как раз тому, которое бытовало на устах афинского зрителя (сравн. Arist. Vespae). Следует обратить внимание еще на одну черту: ярко отрицательными качествами наделен в «Елене» Феоклимен, он τύραννος (El. 552, 809, 817, 1058), но τύραννος был и его отец Протей (El. 4) и, конечно, терпящий от него Менелай. Таким образом, даже здесь в самом значении этого термина трудно найти оценочное звучание.
Менелай, как и другие греческие цари, τύραννος; ему же однако принадлежит следующая реплика, содержащаяся в «Елене»: τύραννος οὐδὲν πρтς βίαν στρατηλατῶν, ἑκοῦσι δ΄ ἄρξας Ἑλλάδος νεανίαις («не будучи тиранном для воинов по власти, я правил добровольно подчинившимися юношами Эллады»; El. 395–396). Πρтς βίαν (исходя из имеющейся власти), Менелай ничем не выделялся среди других, над ними он не был царем, следовательно не был тиранном, а поэтому подчинение ему было добровольным, основанным на его влиянии, а не на власти. Поэтому так именно следует понимать этот пассаж, а не противопоставлять хорошую власть Менелая плохой тираннии.
На наш взгляд, на основании рассмотренного материала можно сделать следующие выводы:
1. Как Софокл, так и Еврипид не вкладывают в само слово «тиранн» отрицательного значения и не связывают его с насильственным захватом власти[19];
2. То явление, которое обозначается ими словом τυραννίς, как правило, является изображением царской власти;
3. Слово «тиранн» приобретает объективное значение титула, носящего вполне наследственный характер;
4. Взгляды Софокла и Еврипида на тираннию не представляются традиционными или общепринятыми, поэтому в некоторых случаях можно заметить противоречия в значении слов τύραννος и τυραννίς, которые говорят о наличии нескольких традиций в понимании этого явления;
5. Необычайно широкое употребление слова τύραννος Еврипидом говорит о том, что к концу V века этот термин стал наиболее распространенным и нейтральным для обозначения единовластителя; это весьма интересно в том контексте, что материал Еврипида в значительной степени можно рассматривать как бытовой материал.
Фукидид как историк раннегреческой тираннии
Еще Маркеллин обратил внимание на то, что Фукидид понимал тираннию не так, как большинство авторов. Гермипп, по его свидетельству, утверждал (Marc. Vita Thuc. 18), что «его род происходил от тираннов Писистратидов, а поэтому он с ненавистью говорит в своем сочинении о Гармодии и Аристогитоне».
О нетрадиционном подходе говорит и сам Фукидид в начале своего рассказа о Гармодии и Аристогитоне (I, 20, 1): «люди ведь услышанное о событиях прошлого, даже по отношению к своим местам, точно так же усваивают, не проверяя (ὁμοίως ἀβασανίστος)». В заключение экскурса об убийстве Гиппарха он замечает: «я покажу в подробном рассказе, что ни все другие, ни сами Афиняне о своих тираннах и о делах прошлого ничего точного не рассказывают» (VI, 54, 1). Далее он говорит: εἰδὼς μὲν καὶ ἀκοῇ ἀκριβέστερον ἄλλων ἰσχυρίζωμαι («я утверждаю это, поскольку представлял себе и слышал достовернее других»; VI, 55, 1). Superlativus ἀκριβέστερον подчеркивает весьма ярко противопоставление точки зрения Фукидида его предшественникам и в первую очередь Геродоту, на несостоятельность воззрений которого на афинскую тираннию указывал, вероятно, Фукидид в предыдущем пассаже. Таким образом, следует поставить два вопроса:
В основе этой книги – беседы священника московского храма свв. бессребреников Космы и Дамиана в Шубине Георгия Чистякова, посвящённые размышлениям над синоптическими Евангелиями – от Матфея, от Марка и от Луки. Используя метод сравнительного лингвистического анализа древних текстов Евангелий и их переводов на современные языки, анализируя тексты в широком культурно-историческом контексте, автор помогает нам не только увидеть мир, в котором проповедовал Иисус, но и «воспринять каждую строчку Писания как призыв, который Он к нам обращает».
Доклад на пленарном заседании Научной конференции «Толерантность - норма жизни в мире разнообразия», подготовленной и проведенной факультетом психологии МГУ им. М.В. Ломоносова и Научно-практическим центром психологич. помощи «Гратис» при поддержке Фонда Сороса (Россия) в октябре 2001 г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Чистяков Г. П.Путь, что ведет нас к БогуВсероссийская государственная библиотека иностранной литературы имени М. И. Рудомино Научно–исследовательский отдел религиозной литературы и изданий русского зарубежья© ВГБИЛ, текст, 2010© Н. Ф. Измайлова, Т. А. Прохорова, составление, 2010 © Издание на русском языке. Оформление. Центр книги ВГБИЛ им. М. И. Рудомино, 2010Источник электронной публикации - http://www.golden-ship.ru/load/ch/chistjakov_georgij_petrovich/put_chto_vedet_nas_k_bogu_chistjakov_georgij/342-1-0-1013.
Доклад на XX Международном конгрессе «Семья на пороге тысячелетия». IX Международная конференция памяти протоиерея Александра Меня. Москва, ВГБИЛ им. М.И. Рудомино, 6-9 сентября 1999 г.м.
Священник Георгий Чистяков в своей книге размышляет об основах христианской веры, истории Библии и Церкви, их творческом воздействии на нравственность и культуру.
Наиболее полная на сегодняшний день биография знаменитого генерального секретаря Коминтерна, деятеля болгарского и международного коммунистического и рабочего движения, национального лидера послевоенной Болгарии Георгия Димитрова (1882–1949). Для воссоздания жизненного пути героя автор использовал обширный корпус документальных источников, научных исследований и ранее недоступных архивных материалов, в том числе его не публиковавшийся на русском языке дневник (1933–1949). В биографии Димитрова оставили глубокий и драматичный отпечаток крупнейшие события и явления первой половины XX века — войны, революции, массовые народные движения, победа социализма в СССР, борьба с фашизмом, новаторские социальные проекты, раздел мира на сферы влияния.
В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.
Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Среди обширной литературы о Николае Гавриловиче Чернышевском (1828–1889) книга выделяется широтой источниковедческих разысканий. В ней последовательно освещаются различные периоды жизненного пути писателя, на большом архивном материале детально охарактеризованы условия формирования его личности и демократических убеждений. Уточнены или заново пересмотрены многие биографические факты. В результате чего отчетливее выясняется конкретная обстановка раннего детства в семье православного священника (главы о предках, родителях, годы учения в духовной семинарии), пребывания в университете и на педагогическом поприще в саратовской гимназии.
Самарий Великовский (1931–1990) – известный философ, культуролог, литературовед.В книге прослежены судьбы гуманистического сознания в обстановке потрясений, переживаемых цивилизацией Запада в ХХ веке. На общем фоне состояния и развития философской мысли в Европе дан глубокий анализ творчества выдающихся мыслителей Франции – Мальро, Сартра, Камю и других мастеров слова, раскрывающий мировоззренческую сущность умонастроения трагического гуманизма, его двух исходных слагаемых – «смыслоутраты» и «смыслоискательства».
Книга о проблемах любви и семьи в современном мире. Автор – писатель, психолог и социолог – пишет о том, как менялись любовь и отношение к ней от древности до сегодняшнего дня и как отражала это литература, рассказывает о переменах в психологии современного брака, о психологических основах сексуальной культуры.
В книге собраны лекции, прочитанные Григорием Померанцем и Зинаидой Миркиной за последние 10 лет, а также эссе на родственные темы. Цель авторов – в атмосфере общей открытости вести читателя и слушателя к становлению целостности личности, восстанавливать целостность мира, разбитого на осколки. Знанию-силе, направленному на решение частных проблем, противопоставляется знание-причастие Целому, фантомам ТВ – духовная реальность, доступная только метафизическому мужеству. Идея Р.М. Рильке о работе любви, без которой любовь гаснет, является сквозной для всей книги.