Посредники - [18]

Он мотался под солнцем два часа. «Крокодил» прокалился и тяжело дышал. Влажная испарина лежала на окнах. У какой-то свертки на море он остановил машину, кубарем скатился с откоса, скинул еще не просохшую рубашку и снова бросился в воду.

Далеко в море он пришел в себя.

Чем дальше отплывал он от берега, тем неотвязнее обступали его мысли о хлопотах в связи с женитьбой, о проблемах, которые поставит перед ним тетя Дайна. Брак. Что это такое? С чем решающим для него самого связан подобный союз? Меняет это что-либо в человеке — в его распорядке жизни, психологическом климате? Его отец, допустим, женился на матери, когда им было по двадцать четыре года. Сразу после института. А вот Мальцову нет и девятнадцати, и он бы ждал Галку, если бы не ее фортеля. Она же в шестнадцать или семнадцать уже схитрила, обманула, да еще подло использовала его чувство. Родион попытался вспомнить разные другие браки. Друзей, знакомых. Что же это такое сегодня? Брак не «по-итальянски», а по нашим условиям. Что он дает и в чем его преимущества перед вольготной твоей жизнью? Он вспомнил, кажется у Апдайка, что-то вроде: «есть странное свойство всякой сильной и необычной любви избегать брака» или «страшиться брака»...

Теперь он уже плыл в привычно силовом стиле, изредка оглядываясь. Берег позади казался бело-розовой окантовкой бирюзового блюда, а вдали бежала гладь моря, пустынная и безмерная. Лишь какая-то лихая парочка, заплывшая за буй на водном велосипеде, вертела ногами и, казалось, не двигалась с места.

Нет, все это не то, не то... Есть иное неодолимое стремление — завершить любовь непременно браком. Как будто человека помимо воли влечет связать с собой другого — через быт, детей, общность впечатлений, не оставив ничего скрытого, неузнанного. Хотя именно для любви, как и для всякого чувства, абсолютно невозможна несвобода.

Где же эта грань, думал он, между готовностью все разделить с Валдой и желанием оградить свою жизнь от любого вмешательства? Между попыткой сделать для нее все, даже несвойственное себе, и опасностью саморазрушения. Наверно, определить эту грань и значит избежать столь частого краха, этого стереотипного раздражения, с которым многие супруги со стажем говорят друг с другом на людях. А вдвоем? В дороге? За столом? Каждый раз подобное приводило его в ужас. Он спрашивал себя: «Зачем они вместе, в этом постыдном каждодневном препирательстве? И какое количество нервной энергии уходит у них на все это? Не проще ли разбежаться и сохранить свободу?» Нет, у них с Валдой не может быть даже отдаленно похожего на это.

Воздух стал прозрачным до голубизны. Сумеречное море опрокидывалось теперь далеко за горизонт. Уже остались позади велосипедисты, унеслись вслед за прошедшим кораблем чайки. Пора было возвращаться. Укрепившись в решении сегодня же положить конец неопределенности, он повернул к берегу, быстрыми взмахами укорачивая расстояние до этой минуты встречи и объяснения.

...— Ну где ты пропадала? — сказал он, вбегая. — Это был кошмар какой-то... Целый день.

Валда стояла у окна в синем с большими голубыми разводами халатике, накинутом поверх лилового сарафана, увидев его, она села рядом. Он обнял ее, неистово прижал, ощущая, как по виску с мокрых волос течет вода. Не глядя на тетю Дайну, он целовал свою суженую, затем они поднялись наверх, и он кинулся с разбега на тахту.

Если б она не подсела к нему! Или если бы не этот сарафан. Или на дворе шел дождь, или было еще утро.

— Так как же гонки? — было последнее, что он услышал, утопая в складках ее сарафана.

— Послезавтра, в воскресенье, — пробормотал он, ощущая таинственный зов ее тела, запах соли и сдобного, исходивший от нее.

В субботу они почти не виделись. Валда избегала его или старалась отвлечь тетю от новизны их отношений. Она была тиха и печальна. Но после чая, когда наступил сумрак, этот зов опять появился в ее глазах и улыбке, И они ушли на побережье и снова были вместе, и все в них было едино, все безудержно ликовало. Да, это было именно так. Он не мог ошибиться. Все, все было именно так.

Вечером, в субботу, уплетая ужин, Валда старалась не видеть суровой настороженности глаз тети Дайны и подрагивание худых, жилистых рук, когда она несла тарелку со свежей рыбой.

Какое это имело значение теперь! Тетя или родители Родиона — они не имели права ограждать ее. Родная, данная ему на всю жизнь Валда — это ясно и не подлежит обсуждению. И ничего не изменится оттого, что он поговорит с тетей об их отношениях с Валдой не сегодня, а перед самым отъездом.

Он глотал бескосточную рыбу, пялясь на Валдины руки и шею, когда раздался стук шагов по лестнице и через мгновение, как с луны, в комнату ввалились Олег с Валей.

Это было непостижимо, как всё в те дни. Чтобы Белесый летел на самолете из-за каких-то двух дней в Риге на первенство Союза! Да, видно, будущая звезда перекантовала что-то в этой неподвижной конструкции.

— Уступаю свой пай в «Крокодиле» за две чашки чаю, — пробасил Олег, ставя на пол лакированный чемоданчик Валентины.

— Кофе, — поправила та.

— Ну, пусть кофе, — улыбнулся он.

Боже, как Родион обрадовался им! Он разглядывал синюю в полоску безрукавку Олега, плотно прилегавшую к груди и плечам, чесучовые брюки. Все это чертовски шло к его вытравленным волосам и природному загару. А рядом отполированная до блеска Валентина, как будто она свалилась сюда не с самолета, а с конкурса Мисс Прибалтика 196... года. Даже тетя Дайна не сводила глаз с этой будущей актрисы, у которой так вольно лежали волосы двух оттенков — пепельного и рыжего, с коралловых серег, перекликавшихся с ее карими глазами, с мальчишеского профиля, словно выпиленного с деревянного Буратино. Ситцевый костюм и тот сидел на ней с шиком.