Посреди земли - [99]

— Картошку убирают, — теперь заговорил мужчина. Да! Каждому овощу свое время. Думал ли он когда-нибудь, что вот так, на своем автомобиле поедет отдыхать к морю. А еще надо бы спросить у Этушки, помнит ли она те первые их летние месяцы. Август сорок второго, сорок третьего, сорок четвертого? Да стоит ли расспрашивать ее? Дело прошлое, что о нем вспоминать. Теперь надо о чем-нибудь повеселее говорить, они отдыхать едут на море.

Женщина разглядывала поля, согнувшихся, копавшихся в земле людей. Они с Имре стояли во дворе, а телега была полна картошки — центнеров этак двадцать. Этушка улыбалась даже, пока муж открывал ворота. Потом внезапно подняла руку, словно защищаясь: «Господи Исусе!» Смотрела и не верила своим глазам, а потом кинулась перебирать картофель. «Господи, твоя воля!» — На глазах у нее выступили слезы. Мужчина ничего не сказал, провел лошадь в конюшню, напоил ее, задал корму. И после того уж подошел к телеге, облокотился о край. «Жук колорадский! Труха! — у женщины тряслась голова. — Всю как есть на выброс». — «Я тут ни при чем! Это, черт побери, земля такая!» Землю эту им выделил кооператив под приусадебный участок; уж как они ей радовались, шутка ли, больше хольда. Но из двадцати центнеров картошки пятнадцать оказалось порченой. Продать нельзя, разве что свиньям скормить. Женщина заплакала. «Не реви! Этим горю не поможешь!» В конце концов они принялись сортировать ее, раскладывая на три кучи: на продажу, для себя и свиньям. За работой не заметили, как стемнело.

— А здесь ведь крестьяне — единоличники, — заметил мужчина.

— Не агитировали их, что ли? И коллективизации, стало быть, не было?

— Стало быть, нет.

И снова оба замолчали. Они так и не знали, о чем говорить друг с другом. Хотя теперь бы в самый раз потолковать о том, о сем. Вспомнить жизнь свою с самого начала. Ведь они вместе и совсем одни. Сидят себе в красивом автомобиле и едут к морю, любоваться им едут. Свадебное путешествие. После тридцати лет совместной жизни. Поболтать бы надо, и время есть, ничем другим все равно ведь не займешься. «Этушка», «Имре». Слов этих было бы достаточно. Тридцать лет — срок немалый. Или просто дотронуться до ее руки. Чтобы почувствовала: здесь он, рядом. Но мужчина все крепче, судорожней сжимает руль, а руки женщины по-прежнему сложены на груди.

Им это не пристало. Перестрадали, притерпелись, знай только к недугам своим прислушиваются. А если все же сказать? «Ты помнишь, Этушка?» Чего ей помнить-то? Дни, ночи? Радости? А были ли вообще радости? Ведь вот и дети от них улетели, словно птицы перелетные. И видят они их теперь издали, как птиц в осенних сумерках, когда те, исчезая в облаках, оглашают окрестности своими криками. Вот только младшенький пока что с ними. Да и он, того гляди, уедет.

И вовсе не нужно им это море. Не для них оно. Сидеть бы дома: там по кухне да по саду походишь, в свинарник заглянешь, на худой конец, до ближайшего перекрестка можно прогуляться. А перед сном, чего уж лучше, телевизор посмотреть — усталость снимает. А что они на том море не видели, друг друга, что ли? Так это им без надобности. Ничего им уже не нужно. И ничего уж не добиться. Нет у них сил. Надо молчать научиться. А в море вода ледяная. А у них ведь и кости ломит, и суставы болят.

Машина медленно движется на запад, они в ней — что твои господа. Судьбу-то зачем искушать? Участью своей они довольны. Живут, как никогда раньше не жили. Грех жаловаться. А у моря будут чувствовать себя не в своей тарелке.

— Здесь земля не лучше ли?

— А кто ж ее знает, пока сам не опробуешь.

Земля. С тех пор как он ушел из кооператива, откуда ему знать, что такое земля. Уж восемь лет прошло. Теперь он знает, что такое три смены. С шести утра до двух дня, с двух дня до десяти вечера и с десяти вечера до шести утра. Вот об этом теперь он имеет понятие, а вовсе не о земле. Разве этого мало? Мужчина покачал головой.

— Что это с тобой? Никак глаза болят?

Он отрицательно промычал в ответ.

— Здесь очень уж большое движение: надо смотреть в оба.

— Устал поди?

— Нет.

«Этушка, ты меня любишь?» — «А ты меня, Имре?» Откуда взялись они, эти слова? Из того ли далекого вечера, из той тишины? Где вы, те акации, цветущие акации? Где вы, те росистые зори? Да полно, их ли то были голоса?

Нечего сказать, удружили им эти Арендаши. «Ну, наконец-то вы взялись за ум!» — «По мне, так мы его вовсе лишились». Они вертели в руках бумаги, заграничные паспорта, водили пальцем по карте автомобильных дорог. «Сам убедишься, дело стоящее! Знаешь, какие там дамочки? На берегу моря? Там даже пляж нудистов есть!» — «Это еще что такое?» — спросила Этушка. У Винце загорелись глаза. «На том пляже все загорают в чем мать родила!» — «Может, вы сами там бывали?» — «А что вы думаете, Этушка, почему бы и не заглянуть туда, раз уж я поблизости очутился. Любопытно мне было!» — «Боже праведный, вот срам-то». Этушка отвернулась, а Винце подмигнул Имре. «Эх, Имре, ты там такое увидишь! Только держись! Какие дамочки! Мой вам совет, Этушка, с Имре глаз не спускайте, не то его в момент окрутят!» — «Окрутят так окрутят. Мне-то что». — «Больно уж легко ты меня отдаешь, — попытался пошутить Имре. — Мне, к примеру, другой товар не требуется. И никогда не был нужен, могла бы, кажется, понять». И опять установилась тишина, которую ни он, ни она не осмеливались нарушить.