Посреди времен, или Карта моей памяти - [44]

Еще в отроческие годы Александр Мень уяснил важную жизненную истину: «Я, мальчишкой еще, слава Богу, догадался, что жить надо крупно. Крупно и просто. Не усложнять, не мельчить жизнь, не дробить – она и так на клочки раздираема… В делах своих, в побуждениях, в ценностях – все надо соединять. Соединяй и властвуй!» Окружающие поражались его умению беречь время. Быть может, поэтому ему удалось сделать так много. В одном из писем он так раскрыл секрет своих взаимоотношений с быстро ускользающим временем: «Я одним делом всю жизнь занимаюсь. И не я его делаю, но оно меня. Дело – дерево: один ствол на корнях, дальше ветви и ветки, мельче и мельче. Задачи разветвляются на дела, дела на делишки – как кровообращение: от сердца до капилляров. На каждый обозримый период стараюсь держать не более пяти дел, как пальцев на руке, потом только одна работа главная, как большой палец, а остальные сопутствующие, но их сумма по значимости примерно равна основной. Стараюсь соблюдать иерархию – отличать делишки от дел, дела от задач, задачи от Цели: если низшее наезжает на высшее, а не служит ему – к ногтю. Все, в общем, просто: ствол расписания крепкий, ветви бытия гибкие. Конечно, энтропия взимает налог, зряшные потери все равно происходят. Если в пределах примерно одной пятой от времени в целом – еще ничего. Когда ясно себе представляешь, к чему стремишься, то знаешь, чего и хотеть в каждый миг, что предпочесть, от чего отказаться, что предоставить случаю, – когда идешь верной дорогой, время само себя бережет».

Очень важно тобою подмечено отношение отца Александра к диссидентству как явлению. Но думаю, что это разговор для следующей темы.

Твой С. Б.

Дорогой Сережа,

ты подлинный летописец этого эпизода нашей духовной жизни. К своему стыду, я как писатель многое записывал, но многое просто запоминал, думал, что запоминаю. Так и с фразой о том, что отец Александр ушел из катакомбной церкви. Так мне запомнилось, а поскольку он все время старался быть открытым как можно большему числу людей, то это у меня срослось без противоречий. Но вот и польза беседы, когда один из собеседников может уточнить нечто, что другой запамятовал. Но при этом беседа – это и место для споров.

Ты твердо пишешь, что религия и идеология – антонимы. Я бы не был столь категоричен. В первоначальном смысле, идеология – это всего-навсего сумма идей, поэтому я позволил себе сказать об идеологии катакомбной церкви. Но последние несколько столетий это понятие приобрело смысл вполне монструозный. Именно этот монстр тебя и насторожил. И в этом смысле идеология – это ложное сознание, иллюзия, искаженное отражение социальной действительности – как правило, искаженное в интересах той или иной социальной группы, чаще – власти, так что она манипулирует массами. А христианство обращается к конкретному человеку («В доме Отца моего…» и т. д.), ибо в доме христианского Бога есть место каждому. Тем самым мы вроде бы выходим на некое определение. Но ведь бывает и религиозная идеология. Скажем, крестовые походы – это в чистом виде манипуляция массовым сознанием. И второй момент. Христианство как атрибут государства (так бывало много раз), как атрибут некоего племени приобретает, разумеется, идеологические черты. Русское самодержавие, а потом послевоенный Сталин именно так и старались использовать православие. Для меня пафос работы отца Александра как раз и состоял в преодолении идеологической составляющей православия, в обращении не к толпе, а к каждому. Была такая замечательная книжка Фомы Кемпийского «О подражании Христу». Именно о подражании, не о подмене, нет. Просто надо идти Его путем. А это очень личный путь, когда много званых, но мало избранных.

Почему так не любило отца Александра, как бы помягче сказать, «церковное воинство»? Эти «воины» суть идеологи в самом дурном смысле слова. Типа фарисеев нашего времени, если не хуже. Они не любили Меня, потому что он преодолел и в проповедях своих, и в своем богословии, и в пастырском служении идеологизм, который, как тень, сопутствует любой религии, даже христианству. Я бы даже осмелился сказать, что антихрист и есть выразитель именно идеологии как ложного сознания, присутствующего и в христианстве как социальном явлении. Для этих идеологов любое отклонение от того, что они считают нормой, – преступление. А тут таких отклонений много было. И еврейство, и то, что этот еврей был лучший православный богослов, был при этом и великий пастырь. Ты приводишь замечательный разговор о кафоличности отца Александра. Некий похожий вопрос я ему тоже задал, типа, как он относится к католичеству. Он немного снисходительно улыбнулся и ответил: «Нормально. Наши перегородки до Бога не доходят».

Ты предлагаешь вспомнить об отношении отца Александра к диссидентству. Мне трудно об этом говорить, ибо для советской власти почти любой инакомыслящий был диссидент. В том числе и отец Александр, печатавший свои труды за рубежом. Но здесь я уступаю место тебе, ты лучше знал этот круг отца Александра.

Но все же картина наша была бы неполной, если не сказать о его пастырском служении. И этот рассказ не может быть рассуждением вообще. Только через конкретные судьбы высвечивается работа пастыря. Я позволю себе остановиться на истории моего очень близкого приятеля, с которым, как было сказано когда-то, «делил пополам судьбу». Его любимый сын в пубертатном возрасте перестал воспринимать родителей как людей, заслуживающих уважения. Он стал хиппи. Отец же работал в «советском» философском учреждении, получал «советские» деньги (будто были здесь другие), а сын про учебу и слышать не хотел. Все разговоры отца о необходимости учиться воспринимались лишь как попреки. И вдруг мой приятель услышал от сына одну неожиданную вещь, что только один приличный человек есть в наших окрестностях – отец Александр Мень. Как уж слух об отце Александре дошел до хиппозных компаний, объяснить не берусь. Но для него это был шанс. И он спросил: «А хочешь, я тебя отвезу к отцу Александру?» Сын ошалело посмотрел на отца: «А ты что, знаешь его, что ли?» Мой приятель был для него уже ниже плинтуса, а тут вдруг из-под плинтуса поднялась его голова.