Пособник - [76]

Энди поворачивает ко мне свое решительное и бледное лицо.

— Заткнись ты, в жопу.

Я затыкаюсь. Но продолжаю дрожать.

— Тогда что же нам делать?

— Я знаю, что делать, — говорит Энди.

До Хитроу мы добираемся на цивильной «гранаде». Лондон, ясное ноябрьское утро. Люди, машины, здания, магазины. Обычная жизнь, но теперь я воспринимаю ее как кадры какого-нибудь научно-фантастического фильма — что-то чуждое, незнакомое, непонятное. У меня странное ощущение утраты и тоски. Я смотрю, как мужчины и женщины идут по улицам или сидят в своих машинах, фургонах, грузовиках, автобусах, и мне кажется, что их свобода — это нечто очень дорогое, необычное, чудовищно пьянящее. Просто идти или ехать куда-нибудь… Бог ты мой, я был лишен этого всего-то неделю, а ощущение такое, будто сидел за решеткой тридцать лет.

Да, я знаю, что эти люди не чувствуют себя свободными, я знаю, что они спешат по делам или сидят там, не переставая беспокоиться о своей работе, вкладах, боятся опоздать, боятся взрыва бомбы, которую ИРА подложила в какую-нибудь ближайшую мусорную урну, но я смотрю на них с чувством ужасной утраты, потому что я, кажется, всего этого теперь лишен — и будничной суеты, и возможности быть частью всего этого, и участвовать в этом. Может, я драматизирую и все еще придет в норму, станет как было до начала этого ужаса; но у меня большие сомнения на сей счет. В глубине души я чувствую, что, даже если для меня все обернется наилучшим образом, жизнь моя изменилась раз и навсегда.

Ну его в жопу, не хочу об этом думать; по крайней мере, сейчас я опять в реальном мире и хоть чуть-чуть, но владею ситуацией.

Я предусмотрительно прикован наручниками к сержанту Флавелю, ключ от наручников у Макданна; с нами пара крепких парней в штатском, подозреваю, что они вооружены, но все равно я чувствую себя не под таким прессом, как прежде. Сомневаюсь, что я все еще подозреваемый numero ипо;[88] Макданн, по крайней мере, мне верит, а пока и этого вполне достаточно. Несчастные доктор Хэлзил и капитан, а впоследствии майор (в отставке) Лингари очень мне помогли своим таинственным исчезновением. Я стараюсь не думать о том, что мог с ними сделать Энди. А еще больше стараюсь не думать о том, что он может сделать со мной, попадись я ему в руки.

Мы на шоссе М4, на том самом идиотском насыпном участке, где без конца ломаются грузовики; раздается звонок, Макданн берет трубку, слушает, всасывает воздух сквозь зубы, потом говорит:

— Спасибо. — Он кладет трубку и поворачивается ко мне. — Сведения из армейского архива, — говорит он. Снова отворачивается и теперь сидит по ходу движения, глядя на мчащиеся по шоссе машины. — В отеле был убит не Эндрю Гулд.

— А сверили они эти записи с данными в карточке Хоуи? — спрашиваю я.

Макданн кивает:

— Совпадают. Не полностью; с тех пор он еще несколько раз лечил зубы, но они говорят, что уверены на девяносто девять процентов. Карточки были подменены.

Я откидываюсь на спинку сиденья и улыбаюсь; на какое-то время жар у меня в животе сменяет тошноту. Но только на какое-то время.

Макданн звонит по телефону кому-то в тейсайдской полиции и просит их связаться с Гулдами и остановить похороны.

Завтрак на пятерых на высоте 35000 футов, затем вид на Эдинбург с высоты птичьего полета: мрачное величие, чуть подернутое туманом. Мы приземляемся в начале второго и сразу же пересаживаемся в сэндвич с ягуаровым вареньем («ягуар» посередине, а спереди и сзади по «форду» — ха!). «Ягуар» через мост направляется на север, никаких тебе мигалок или сирен, но идем мы — ого-го, хер свидетель — никогда еще так гладенько не ездил на машине; полная свобода — летим под сотню и насрать на скрытый контроль за скоростью, а кто попадается впереди — тут же в жопу куда-то исчезает, словно его и не было; бог ты мой, он сначала тормозит (а иногда начинает вилять — водилу, видать, бросает в холодный пот, а живот со страху готов вывернуться наизнанку), потом безропотно уходит влево[89] и снова тормозит; ей-богу, в жизни не видел, чтобы здоровенная «бээмвуха» пятой серии так быстренько уступала дорогу, словно они все на «2CV».[90] Ну просто класс.

Я беру его за одну ногу, Энди — за другую, и мы волочем его лицом вниз через папоротники к северо-восточному краю холма. Его вельветовые брюки по-прежнему спущены, они скатались у его колен и мешают нам — приходится остановиться, перевернуть его, и, натянув брюки на место, мы застегиваем их на одну пуговицу. Писька у него теперь маленькая, и на ней запеклась кровь. Мы тащим его под деревьями; в другой руке Энди все еще держит сук, которым мы молотили мужика по голове.

Мы оказываемся в густых зарослях под деревьями — среди рододендронов и ежевики. Энди расчищает путь в кустарнике, и мы тащим наш груз дальше под шипами и мягкими ягодами ежевики, под матовыми рододендроновыми листьями в зеленую темень; рюкзак цепляется за ветки, и Энди снимает его и швыряет вперед.

Мы подходим к низенькому цилиндру, выложенному из необтесанных камней, — второй из двух вентиляционных шахт старого железнодорожного тоннеля под горой.

Съехав с магистрали, мы не снижаем скорости; когда едешь на полицейской машине, другие просто ложатся под тебя — пожалуйста, обгоняй. Невероятно. Я почти жалею, что стал журналистом, а не полицейским водилой; ну и шибкая езда. Правда, некоторый соревновательный элемент в таком разе пропадает.