Посмертно подсудимый - [133]

Казалось бы, как примитивна гипотеза, так просто и ее опровержение. Зимняя темнота своеобразная. Она может быть и полной. Как, например, в «Капитанской дочке»:

«Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь…

– Что же ты не едешь? – спросил я ямщика с нетерпением.

– Да что ехать, – ответил он, – дороги нет и мгла кругом».

Вот только стрелялись противники не в оренбургской степи, а совсем в иных географических широтах. Материалы военно-судного дела донесли до нас скрупулезное описание погодных условий поединка, зафиксированное в свидетельских показаниях секундантов (Данзаса, д’Аршиака). Ничего подобного, хотя бы отдаленно напоминавшего ночной «мрак», ими не отмечалось. Напротив, из их показаний вытекает, что они осязаемо видели мельчайшие детали происходившего. То же самое следует отнести и к способности видеть самих дуэлянтов. Противники стрелялись с расстояния примерно в одиннадцать шагов. Очевидно, что никакой полной темноты в 4¹/₂ – 5 часов пополудни (примерно в этот промежуток времени, согласно показаниям участников поединка, произошла дуэль) не могло быть. Автор версии элементарно забыл хотя бы о том, что (независимо от погоды) снег дает определенный отсвет, достаточный хотя бы для того, чтобы на таком расстоянии увидеть фигуру противника и произвести в него прицельный выстрел.

Любые гипотезы и трактовки случившегося в процессе последней пушкинской дуэли обязательно должны соответствовать твердо установленным фактам преддуэльных и дуэльных событий. Рассмотренная же сенсационная версия противоречит всем материалам, накопленным в этом плане пушкинистикой. К тому же любое упрощение обстоятельств, любое неосновательное принижение противников поэта волей-неволей будет означать и принижение его самого. Конечно же Дантес был легкомысленным человеком, пусть даже и безнравственным. Но делать из него еще и физического труса – означает искажать действительное положение вещей, упрощать трагедию случившегося, превращать ее в банальную уголовщину, не достойную памяти поэта.

Сенсация четвертая (того же лауреата премии московских литераторов, но опубликованная в другом издании). В трех номерах еженедельника «Версия» (№ 5, 34 и 45 за 1999 г.) помещена громадная по объему (на шести убористо напечатанных страницах) статья Н. Добрюхи «Грешная дама». Когда вначале я говорил о чувстве брезгливости по отношению к некоторым публикациям, не позволившем мне своевременно откликнуться на них, в первую очередь такое чувство было вызвано именно этой публикацией. Такой грязью несчастную Натали не обливали никогда. Один из разделов своего опуса автор откровенно назвал «Грязное белье Натали». И автор и редакция еженедельника были уверены, что нынешний читатель не только способен копаться в грязном белье, но и получает от этого удовольствие. Что делать, приходится признать, что своего читателя они знают достаточно хорошо. Это тот самый слой нашего общества, который считает нравственным выносить на суд аудитории (не только телестудии, но и телеэкрана в целом) в популярных передачах (типа «Моя семья», «Пусть говорят») все перипетии своей несложившейся жизни («муж – импотент, как мне быть: изменить ему, уходить от него, сохранить брак ради детей и т. д. и т. п.). Час, а то и более «опытные» арбитры, уточняя пикантные детали, дают советы.

Супружеская любовь, супружеская верность – категории столь интимного характера, что судить о них возможно только по меркам самих действующих лиц. Нравственные же мерки четы Пушкиных отличались от любителей указанных телепередач. И опровергнуть, например, страстно-романтическую и одновременно супружески земную любовь поэта к своей «Мадонне», за короткий срок их супружества подарившей ему четверых здоровых и красивых детей (а не только плясавшей на балах), не способен никто. Напрасно суровые обвинители Натали ищут новых и новых фактов и доказательств ее «недостойного» поведения в преддуэльной истории. Все они выглядят ничтожными на фоне отношения к этому самого поэта. Его жена сама откровенно призналась мужу в том, что поддалась обаянию остроумного и веселого красивого француза (вспомним, что вначале тот нравился и самому Пушкину), но одновременно рассказала ему и о домогательствах Дантеса и сводническом поведении его приемного отца. Призналась, чтобы получить у мужа и понимание и защиту. И она нашла это, столь необходимое ей. Лишь слепой не увидит этого в известном письме поэта Геккерену-старшему от 26 января 1838 г., явившемся непосредственным поводом к дуэли. Это письмо и защита поэтом своей жены от неизбежных сплетен и пересудов даже во время его предсмертных мук является (или хотя бы должна являться) для любого и каждого завещанием поэта, его предсмертной волей, которую, как бы мы не относились к оценке преддуэльных событий, обязаны выполнить.

Военно-судная комиссия не стала вникать в интимные аспекты достаточно легкомысленного поведения Натали, исходя из своих нравственных представлений и не желая причинять лишних моральных страданий вдове поэта. Как уже отмечалось, автор известной истории кавалергардского полка, в котором служил и Дантес, С. Панчулидзев (Сборник биографий кавалергардов. 1826–1908. СПб., 1908. С. 77) дал следующее объяснение этому: «Была дуэль, т. е. с точки зрения действовавшего закона… было совершено преступление, в данном случае безусловно неотвратимое. Один из противников, смертельно раненный, уже умер, мало того, убитый – гениальный поэт, слава своей родины. Всякое копание в его личном прошлом или прошлом его жены могло бы так или иначе набросить тень на едва закрытую могилу… Получился бы грандиозный скандал, но не лишний субъект наказания. И судьи поторопились заявить, что все им ясно и что у них для вынесения приговора достаточно данных». Но это по