Послевоенное детство на Смоленщине - [7]

Стали открывать школы и первыми учениками этих после оккупационных школ, были ребята переростки. Пошла в школу и моя старшая сестра. А какие были учебники и учебные пособия! Для арифметики, для обучения «счёту», тут же нарезались палочки из ивовых прутьев, а один оригинал приспособил вместо палочек, обычные винтовочные патроны, чему никто не удивился: лишь бы считать научился, да выжил, чтобы ему этот счёт пригодился. Что же касается учебников, так «Букварь» выдавался один на несколько школьников. В свою очередь, принесла домой Букварь сестра и мать, закончив свои неотложные дела, стала ей помогать учить азбуку, с которой уже ознакомила учительница в школе и урок которой сестра успела тщательно забыть. Видно было, что эта премудрость её мало интересовала: вот что-нибудь испечь, сварить – пожалуйста, а буквы запоминать… Меня же этот процесс заинтересовал сразу, и я стал внимательно наблюдать за обучением. После незначительного времени обучения, сестра стала зевать и мать, обругав её, отправила спать. На этом и закончился первый урок, где я запомнил букву «З». Я в это время, считал себя вполне взрослым, да и было мне тогда уже четыре года и четыре месяца. После второго такого занятия матери с сестрой, я уже постиг все буквы алфавита и стал с большим удовольствием и интересом понимать, что если знакомые буквы одну за другой произнести, даже мысленно, «про себя», то получается: Ой, как интересно! Понятные слова: «мама мыла раму». Когда, ленивая на обучение грамоте, сестра оставила свои учебники, я ими завладел, не встретив возражений с её стороны. Несколько дней, если не часов, мне понадобилось, чтобы прочитать весь Букварь. Читал я тихо, «про себя», так что никому и в голову не пришло, что я научился читать, а сам я ещё не понимал, что то, что я делаю, и называется умением читать. Когда встречалось более сложное или непонятное слово, я его выговаривал вслух, но на это никто не обращал внимания: мало ли что там бормочет дитя. Ведь многие дети, взяв лист бумаги, подражают взрослым, что-то там бормочут.

Уже два года, как сестра училась в школе и научилась кое-какой грамоте. На меня, умеющего читать, никто не обращал внимания, что не мешало мне продолжать самообразование. Никаких книг, кроме учебников, в доме не было, да и я даже не догадывался об их существовании. Но зато Букварь и Родную речь я знал наизусть. Часто я голосом Лисы, как мне казалось, хвастался:

Терентий, Терентий, а я в городе была!

– Бу-бу-ла, так бу-бу-ла, – равнодушно отвечал с дерева Тетерев.

Или зловещим голосом цитировал:

Слышен рокот самолёта:

В тёмном небе бродит кто-то!

Если враг – он будет сбит,

Если свой – пускай летит.

Однажды мать отвела меня к деду, так как ей надо было отлучиться по делам. Дед не очень жаловал детей: будет лезть к его токарному станку, хватать острые инструменты…. Убедившись, что я веду себя вполне прилично, дед успокоился и стал точить свои ложки, плошки и прочие изделия, посвистывая на разные лады, подражая пению птиц. Я же нашёл газету и тоже стал заниматься своим интересным делом. Дед изредка поглядывал на тихого внука, ухмылялся: читает…, но его скепсис вскоре улетучился, когда он услышал от «мнимого» чтеца слово, которое в его малом возрасте он знать не должен. Дед подошёл, взял газету, нашёл то слово: ты что, читаешь? Я, разумеется, не понял вопроса и ответил, на всякий случай, отрицательно. Деда я побаивался. Дед достал из-за иконы «Псалтырь», раскрыл его: читай! Тут уж я сообразил, что надо делать. По обыкновению, я стал читать «про себя», но дед тут же приказал: читай вслух! Я стал читать вслух, но пропускал непонятные мне буквы, которые использовались до большевистской реформы. Где же были буквы мне знакомые, то я произносил слово чётко, даже с какой-то лихостью. Деду это понравилось, он понял, заодно, причину моих спотыканий при чтении.

Когда за мной зашла мать, дед её строго спросил: ты зачем так рано научила его читать? Мать даже растерялась: ты что, батя, тут старшая азбуку не может выучить…

Дед, с огромным чувством превосходства, как бы это была чисто его заслуга, произнёс: так вот, он у тебя – читает! Так я узнал, что я умею читать.

Матери, встревоженной словами деда, что меня так рано научили читать, моё рвение к познанию, очень не нравилось. Она часто приводила пример, как один человек очень много читал и «зачитался»! Его водили в церковь, ставили на колени и читали над ним «святое писание». Тогда психиатры и психологи не имели такого распространения и влияния. Тем не менее, я, пользуясь школьной атрибутикой сестры, научился писать карандашом и чернилами, и писал, не в пример ей, без клякс и помарок. Учебник «Арифметики» я тоже выучил наизусть, знал: сколько куда вливается, выливается, сколько и чего привёз купец, сколько продал, за сколько….

Когда мать с сестрой терзались над какой-нибудь задачкой, я не выдерживал и подсказывал им ответ. Конечно, кому это понравится!

На редкость эта послевоенная деревня была многочисленна за счёт своего малолетнего населения. Её даже стали называть «малый Китай». Шофера боялись ездить через деревню. Как только слышался шум подъезжающей к деревне машины, так из каждой хаты выбегали весьма шустрые детки и с криком бросались на машину. Они цеплялись за всё, что попало, их трясло, болтало, но они только радостно повизгивали, когда их обдавало грязью из-под колёс. Проехав деревню, шофёр поддавал газу и прокатившиеся «на халяву» детки, горохом ссыпались с машины. Проехав ещё немного, шофёр останавливал машину и осматривал её, а когда убеждался, что никого не задавил, крестился или облегчённо матерился. Да, возлюбили дети не только вооружение, но и всякую технику вообще. А техники всякой, как гражданской, так и военной, было вокруг – не меряно. За сараями стояли подбитые немецкие грузовики и их потихоньку растаскивали, если кому что приглянулось, а в хозяйстве, как говорили: и пулемёт пригодится.