Последняя жертва «Магистра» - [15]

– Об этом я и хотел вас попросить. И, будьте добры, составьте по возможности точное описание камня – цвет, вес, какая огранка… И что там еще… А также, если сумеете, нарисуйте и опишите внешний вид перстня и прочих вещей из ларца.

– Сумею, сумею… Я ведь еще и художник-гравер.

– Отлично. Вот бумага и авторучка…

Когда Крутских закончил писать, за окнами уже было темно. "Опять мне Драч всыплет… – удрученно думал Дубравин. – На доклад никак не успеть… – посмотрел на часы, завздыхал. – И телефона здесь нет. Вот невезение…"

– Спасибо, Модест Савватиевич, – принимая от старого ювелира кипу исписанных и изрисованных листков, поблагодарил майор. – Возможно, вы еще понадобитесь мне по этому делу, так я вас заранее об этом прошу…

– Всегда к вашему услугам. Да-с…

– Модест Савватиевич, а вы, случаем, никому не рассказывали о "Магистре"?

Крутских слегка вздрогнул и быстро-быстро замигал на удивление длинными ярко-рыжими ресницами.

– Н-нет… – он не ожидал такого вопроса и, судя по всему, растерялся немного. – По-моему, нет… Да и кому это нужно?

– Ну что же, тогда до свидания…

На другой день майор пригласил в управление Алифанову и Новосад, подруг Ольховской. С Драчом обошлось: его куда-то срочно вызвали, и он на работе даже не появлялся. "Зря спешил. Два рублика с полтиной только крылышками взмахнули…" – думал Дубравин с сожалением – он добирался на такси, потому как погода опять оставляла желать лучшего, и автобусы ходили нерегулярно.

– Бронек, – обратился он к Белейко. – Придется тебе сегодня на полдня снимать квартиру

– Что, клиентов привел?

– Клиенты в парикмахерской, – не принял его шутки майор

– Ладно. Пошел… – Белейко понял, что его друг не в духе, и поспешил к двери.

– Погоди, – остановил его Дубравин. – Там в коридоре девушка рыженькая сидит, Алифанова. Позови.

– Будь сделано…

Алифанова произвела на майора приятное впечатление. Она была невысокого роста, полненькая, розовощекая, с лицом в россыпях мелких веснушек, чуть курносая и застенчивая. От нее исходила простодушная доброта, без малейшего жеманства и желания блеснуть: скромная прическа, не менее скромная одежда; немного испуганные зеленые глаза смотрели прямо, без хитринки, не таясь.

– …Да, я уже знаю. Мне Ада говорила.

– Что именно она вам сказала?

– Думала, что это розыгрыш, что кто-то из нас пошутил. Мы ведь вместе заканчивали театральное училище, занимались в одной группе. Ну и, сами понимаете, иногда позволяли себе… нечто подобное..

– Вы учились вместе? Но, мне кажется, Ольховская старше вас.

– До училища Ада закончила университет – так захотели ее родители. Но потом все же сумела их убедить, что ее призвание – театр. И это действительно так: у нее талант необычный.

– Ирина Викторовна, а что вы думаете по поводу этой неприятной истории?

– Я поначалу просто не могла поверить. Ада показывала мне и Валентине ларец и этот перстень… Честно признаться, мы были восхищены. Валя даже расстроилась: она всегда считала Аду везучей. А тут такое подтверждение – можно позавидовать.

– Почему расстроилась?

– У них еще с первого курса соперничество. Валя ведь тоже незаурядная актриса.

– В чем проявлялось это соперничество?

– А, смешно вспомнить… Глупости всякие…

– И все-таки?

– Например, если у Ады появлялась новая красивая шляпка, то можно было не сомневаться, что на следующий день у Вали будет такая же или получше. Если за Адой кто-либо начинал ухаживать, то мы уже заранее знали, что Валентина постарается перебежать ей дорожку…

– И они после всего этого остались подругами?

– Вы не знаете женщин, товарищ майор. Самые лучшие подруги – самые большие завистницы. Особенно такие красивые, как Ада и Валя. Ну и, кроме всего прочего, у Ады характер мягкий, покладистый, не то, что у Валентины. Потому ее выходки Ада воспринимала спокойно, не обижалась. Единственное, в чем Ариадна была неуступчивой, так это когда дело касалось распределения ролей в спектаклях. Тогда они и впрямь ссорились, некоторое время не разговаривали друг с дружкой, но потом опять мирились и жили душа в душу…

Дубравин видел, что Алифанова волнуется. Да и не мудрено: вызов в милицию редко кого оставляет спокойным и равнодушным. Но волнение актрисы было несколько иного рода – при всей своей откровенности она панически боялась даже невзначай, намеком, возвести напраслину на тех людей, про которых ее спрашивал майор.

Он задавал вопросы, тихо шуршала лента диктофона, записывая мелодичный голосок Алифановой, но Дубравин никак не мог отделаться от мысли, что из-за своей чрезмерной щепетильности актриса все же кое-что не договаривает. Что и в какой мере это важно для следствия, судить была трудно…

С Новосад разговор у майора не получился так, как ему этого хотелось бы. Она была резка и с первых минут дала понять ему, чтобы он не рассчитывал на полную откровенность и взаимность. Видно было также, что Новосад относится к милиции с предубеждением и даже иронией. Это поначалу немного злило старшего оперуполномоченного, но он старался не подавать вида.

Памятуя слова Алифановой о соперничестве Новосад с Ольховской, Дубравин поневоле сравнивал их. Примерно одного роста – чуть выше среднего, прекрасно сложенные, разве что Ольховская немного полнее и с более мягкими, женственными движениями, они отличались разительно. У Ольховской был правильный овал лица с мраморной белизны кожей, а у Новосад лицо удлиненное, смугло-цыганковатое; волосы у первой длинные, светло-русые, с золотым отливом, тогда как на голове второй кудрявились волосы цвета воронова крыла, жгуче-черные, с блеском хорошо полированной стали; у Ольховской глаза зеленели-голубели прозрачным аквамарином, а у Новосад черные точки зрачков, казалось, смыкались с белыми до синевы глазными яблоками и были бездонны, загадочны и быстры. Дубравин про себя охарактеризовал их так: у Ольховской – "добрая" красота, а у Новосад – "злая", хотя понимал, что его "классификация" весьма условна и к делу отношения не имеет.