Последняя точка - [26]

— Мне бы только в глаза ему заглянуть, — сказал Костров. — Не могли они измениться. В общем, ждите меня на днях. Устройте очную ставку. А если узнаю, так считайте, что мне и вам посчастливилось. Верно говорите, что такие люди не имеют права на жизнь.

21

Костров сам позвонил о своем приезде Бурьяну, когда в кабинете у того была Левашова.

— Почему у вас красные глаза, Верочка? — спросил он.

— На рассвете встала. Ездила с инспектором угрозыска Синцовым и проводником со служебной собакой на Шпаковку. Ограблена квартира в новом доме. Вся обстановка кражи какая-то любительская, хотя хозяин квартиры, художник по профессии, дома не ночевал. Мебель не передвигалась, носильные вещи не тронуты. Выпита бутылка вермута, отпечатки пальцев на стаканах, а украдено всего триста тринадцать рублей. Собака взяла след, и грабители оказались живущими в этом же доме. Оба несовершеннолетние. Сыновья какого-то главбуха. Да что мои дела по сравнению с вашим!

— Сегодня поставим последнюю точку. Приезжает Костров.

— Вы уверены, что он опознает в нем Мухина?

Верочка не раз задавала ему этот вопрос, и он каждый раз выносил на ее суд свои размышления.

— Подумайте сами, кого мог называть Фролов своим «боевым корешем»? К сожалению, армейскую жизнь его мы проследить не можем. По словам Глебовского, он окопался где-то в интендантских тылах и, по всей вероятности, не обременял себя добросовестностью. Думаю, однако, что он не искал сообщников, а жульничал в одиночку. Так же действовал он и после войны. Из его уголовного дела мы знаем, что за хищения его судили одного, без сообщников. На завод к нам он поступил под своей фамилией, но с подложными справками о беспорочной службе на поприще сельскохозяйственной кооперации и «визитной карточкой», фотографически подтверждавшей его пребывание в партизанском отряде. И вдруг появляется его «боевой кореш». Поселился у него дома, принят на работу без трудовой книжки, переведен с грузовика на легковушку. Он мог, скажем, оказаться бывшим дружком из колонии, где отбывал Фролов свой срок заключения. Но мы уже знаем точно, что за этот срок ни Мухина, ни Солода в колонии не было. Значит, «боевым корешем» мог стать только бывший гестаповский сослуживец, что в конце концов и подтвердил Фролов перед смертью.

— Судя во отрезку «визитной карточки», он совсем не похож на того парня, который стоит рядом с Костровым, — сказала Верочка.

— А почему он все-таки отрезал этого «парня»?

— А он что говорит?

— Что отрезал его Фролов, потому что не хотел видеть портрет Кострова. Наивно, говорю ему. Во-первых, Костров — это основание его «визитной карточки», так сказать, главный ее персонаж, а во-вторых, почему он не сделал этого раньше? Ну Солод и здесь вывернулся. Случайно, говорит, все это произошло. Поселился я у него, обратил внимание на фотографию и сказал, что ему, Фролову, мол, повезло, что его бывший политрук теперь первый секретарь обкома. А он рассердился даже: «Незачем мне, говорит, эти похвальбы. Кто он и кто я?» И думаю, — добавил рассказ о допросе Бурьян, — что Солод не заранее сочинил всю эту историю, а сымпровизировал ее тут же на месте. Ведь о куске фотографии, найденном нами при обыске, он явно не знал. Но даже не удивился, подонок. Ничуть не запинаясь, высказал мне эту сказку и даже хмыкнул от удовольствия: смотрите, мол, какой я ловкач.

Тут в кабинет Бурьяна вошли Костров вместе с Вагиным. Поздоровались.

— Я на минутку к Соловцову зайду. Тоже мой боевой товарищ, — сказал Костров. — Вызывайте пока обвиняемого. Я подойду.

Бурьян тотчас же позвонил в следственный изолятор, чтобы доставили на допрос Солода. А Верочка, чуть-чуть смущенная присутствием Вагина, робко спросила:

— А мне можно остаться, Андрей Николаевич?

— Вам, конечно, можно, товарищ следователь, — предупредил ответ Вагин. — Небось довольны своим новым начальством?

— Безусловно.

— Больше, чем мной во время моего пребывания в этом кабинете?

— Пожалуй.

— Интересно узнать, почему?

— Потому, что он как педагог лучше, чем вы. У него я многому научилась.

— Согласен, — подтвердил Вагин. — Андрей Николаевич показал себя отличным следователем. Но посмотрим еще, каким он будет прокурором.

— Обвиняемый доставлен, товарищ прокурор, — отрапортовал один из конвоиров.

— Введите.

Левашова и Вагин сели на диван в глубине комнаты. Солод вошел, не обратив на них никакого внимания.

— Сядьте, Солод, — сказал Бурьян. — Вы еще не передумали изменить свое поведение на допросах?

— А как изменить?

— Не лгать.

— Надоели мне ваши вопросы. Имеете доказательства, вот на суде и доказывайте.

— Медицинская экспертиза признала вас вполне здоровым. Симуляция амнезии разоблачена. Так что на суде «не помню» никого не убедит.

— Подождем до суда, — пожал плечами Солод. — Там и поговорим, если захочется.

В этот момент и зашел в кабинет Костров.

Солод обернулся и вздрогнул.

Костров пристально смотрел на него, ни на секунду не отводя глаз.

Все молчали.

— Ауфштеен! — прогремел по-немецки Костров.

И тут произошло неожиданное. Словно ожил в Мухине рефлекс бывшего гитлеровского наймита. Он выпрямился в струнку, вытянув руки по швам.