Последняя святыня - [30]

Царевич Сюга, заметив на пылающем в лучах восхода обрыве знамя великого хана, заставил коня лихо взлететь по круче и, не доскакав нескольких шагов, соскочил на обдутый ветрами песок.

— Мои воины готовы выполнить твою волю, хан!

Продрогший Узбек, успевший изругать себя за легкомысленное желание напутствовать армию перед походом, как бы в знак особой милости спешился навстречу: «Заодно согреюсь…». Он перекинул ногу через холку коня и сошел на подстеленный расторопными рабами ковер по согнутым спинам челядинцев. Там, внизу, великий хан, сунув левую руку за отворот утеплённого, на горностае халата, правой слегка приобнял юного родственника и громко сказал:

— Будь достоин нашего великого предка — потрясателя вселенной Чингис-хана! — хан скосил глаз на писцов, успевают ли записывать? — Тебе, одному из немногих чингизидов, я предоставляю честь вновь привести наших данников к покорности.

— Будь покоен, великий хан… — царевич склонил голову, прижав к груди ладони. «А главным на поход назначил безродного Хонгор-Сюке», — мелькнула обидная мысль.

Темник Хонгор-Сюке, пожилой, крещеный по несторианскому канону монгол, прославился в прежнее царствование хана Тохты победами над персами. Он уже давно не водил войск, жил на покое, но по-нынешнему случаю Узбек вытащил его, как старую шубу из сундука, и поставил во главе всех пяти туменов, отправлявшихся зорить Русь.

Насчёт немногих чингизидов это была сущая правда: расплодившиеся потомки величайшего воителя десятками гибли в беспрестанных попытках завладеть большими и малыми престолами малых и больших ханств, султанатов и княжеств, на которые раскололась самая огромная из когда-либо существовавших империй. Узбек и сам пришел к власти, переступив через труп родного дяди. Претендентов на Золотую Орду была такая уймища, что и сейчас, через много лет, приходилось отлавливать по бескрайним степям мятежных родственничков-«царевичей». О небо! Всякий отпрыск любого из великих ханов, хоть бы и от шестнадцатой жены, величался «царевичем» и только и глядел, как влезть на трон…

Введение в Орде мусульманства дало Узбеку прекрасную возможность сократить численность «царского» поголовья.

Великий хан был наслышан, что по христианской Европе гуляют сплетни, якобы он приказал казнить семьдесят царевичей, не согласившихся принять единственно правильную веру. Врут, конечно, псы. Не более десятка праправнуков Чингиза и Батыя были замотаны в белую кошму и удавлены без пролития бесценной ханской крови. Скажут же, семьдесят! А хорошо бы…

Узбек взобрался по живой лестнице обратно на коня, натянул рукавицы и поднял руку. Снизу раздался восторженный рёв воинства. Крики продолжались и тогда, когда великий хан поехал от берега прочь. За ним тесной толпой отправились приближенные.

* * *

Слёзы на глазах — это от ветра… Одинец промакивает их рукавом, теперь ясно видны и колокольня старой церкви в центре села, и улицы, и купа высоких раскидистых тополей на въезде, и там, чуть сбоку от них — кузня, а за ней, через огороды — родная крыша. Ноги сами ускоряют ход, и Александр почти бегом направляется к дому.

— Здорово, тётка Пелагея! — в пустом вечернем проулке Одинец обогнал неторопливо идущую от колодца женщину с коромыслом и, не задерживаясь, заспешил дальше.

— Здравствуй, мил человек! — откликнулась соседка, не сразу узнав путника, а когда узнала, ойкнула и долго стояла, разглядывая его следы на присыпанной первой порошей земле. Александр этого не видел, как не обратил он внимания и на то, что над его домом не вился дымок из трубы.

Распахнутая половинка ворот, грядка снега на входе в сени; Одинец рывком открыл дверь в избу и недоуменно замер, оглядывая внутренности дома. Печь не топилась, в помещении было холодно, от его дыхания шел легкий парок.

— Маша? — осторожно позвал Александр. — Марьюшка!

Ему никто не ответил, лишь в углу под образами, на лавке шевельнулась куча тряпья. Одним прыжком Одинец оказался рядом с ней, рванул, сбрасывая верхнюю овчинную шубейку, и увидел лицо дядьки-кузнеца. Тот спал на спине, из открытого редкозубого рта по бороде тянулась нитка слюны. В нос Александра ударило запахом перегара.

— Батя, батя… Батя!

Старый кузнец заморщился, слабо отмахиваясь от тормошившего его Александра. Наконец он открыл один глаз; зрачок описал дугу и остановился:

— Чур меня… — невнятно прошептал старик и вновь закрыл глаз.

— Батя, это я — Сашка…

— Со святыми упокой! — ответил кузнец, крепче зажмуриваясь.

— Да проснись ты! Это я — Сашка.

Кузнец просыпаться не желал, он хитро и пьяно улыбнулся, пошарил неуверенной рукой, ухватившись за стену, перевернулся на другой бок и уткнулся носом в бревна.

— А нету Сашки, — пробормотал он, снова собираясь впасть в спячку, — был Сашка, да весь вышел, и-ик…

Одинец, поняв тщетность усилий, оставил дядьку в покое и поспешил в соседнюю избу. Старую Яганиху, свою тещу, на которую при его появлении накатило помутнение рассудка завершившееся обмороком, Одинец смог привести в чувство, только прыснув водой в обмершее лицо. С трудом дотащив не такое уж и тяжёлое, сухое тело матушки до лавки, он уселся рядом. Картины одна ужаснее другой вставали перед его мысленным взором.