Последняя среда. Литература о жизни. Тема номера: Украина - [17]

Во всех трех случаях переводчики выбрали наиболее «поэтичный» вариант. Беда в том, что поэтичный он именно в распространенном смысле, то есть, как это ни странно на первый взгляд, наиболее банальный и неинтересный.

Я где-то читал, что в недалеком будущем солдат, участвующий в боевых действиях, будет брать с собой пакетик с собственной сухой кровью в порошке или гранулах. В случае ранения в полевом госпитале эту сухую кровь разведут физиологическим раствором или водой и перельют хозяину.

Это непросто сделать, чтобы перевод привнес «живую кровь» в русскую поэзию. Но, если предлагать под видом крови одну воду или физиологический раствор, толку не будет. Нужна именно другая кровь, другой, отличный от русского, взгляд на мир.

3

Точно так же, как в основе современной поэзии на английском, ее взгляда на мир, лежат пьесы Шекспира, так же и в основе традиции русских переводов с английского лежат русские переводы Шекспира, в частности переводы «Гамлета». Всего уже сделано более двадцати различных переводов этой пьесы. Вынужден признаться, что сделал это и я. Сделал по довольно простой причине – уже существующие меня не устраивали. В них я не нашел того Шекспира, от которого «произошли» Уитмен и Паунд. В предисловии к одному из последних переводов «Гамлета» написано примерно так: «герои часто просто декламируют, такое впечатление, что для них важнее как сказать, чем что сказать». Это не герои, это переводчики. Мой подход был таким: никто в пьесе (как и в жизни) ничего не говорит просто так, любое свое слово персонаж произносит для чего-то и смысл всегда становится понятным из самой пьесы. В упаковке изощренной речи всегда находится смысл, упаковок без содержания в «Гамлете» просто нет. Смысл для Шекспира всегда важнее «поэтичности». Многие «темные» места делаются понятными, если посмотреть на них с этой точки зрения.

Раньше переводчики архаизировали Шекспира, теперь к этому часто добавляется вульгаризация. Напрашивается сентенция, что архаизация при переводах убивает трезвый ум, а вульгаризация – страстность. Но, прежде всего, они и вместе и по отдельности убивают именно сочетание трезвого ума и страстности. И в том, и в другом случае теряется точность. А «поэт есть тот, кто должен знать все до точности», – писала Цветаева.

Приведу два примера. В монологе «То be or not to be» перед вопросом «Когда мы ускользнем от суматохи жизни, что нам привидится в сне смерти?» стоит фраза «there\'s the rub». Словарь говорит прямо – «вот в чем загвоздка», «rub» – это натертое место, камешек в ботинке, гвоздь из стельки. У одного В. Раппопорта я нашел этот «непоэтичный» вариант – «загвоздка», который сразу чувствуешь на собственной шкуре. Большинство отделалось общими словами, вроде «трудность» и «в этом то и дело все». Один из современных переводчиков, «оживляя» Шекспира, написал так: «вот где шлагбаум». Не знаю, осознавал ли он перекличку с Пушкиным -

Иль чума меня подцепит,

иль мороз окостенит,

иль мне в лоб шлагбаум влепит

непроворный инвалид —

но загвоздка в том, что вышло «тех же щей, да пожиже влей» – не Шекспир, а смутный отзвук Пушкина.

Или вот вместо бесчуственного «заскорузлого бурьяна, что впился в землю у переправы через Лету» вдруг возникают то «тучный плевел», то «жирная трава», то «болотная сонная ряска». Таких примеров можно привести сотни.

Я заговорил о точности, но что это за точность применительно к переводу? Ведь в словаре ее не найти.

Я думаю, что даже если по ту сторону перевода находятся «чудовища», то все равно мы должны предположить наличие у них эмоций. Иначе переводить, действительно, не стоит. Под точностью перевода я предлагаю понимать совпадение эмоции героя (и читателя) оригинала с эмоцией героя (и читателя) перевода.

Сравните ощущение от слов «камешек в ботинке» и от абстрактного понятия «препятствие». То же и во втором моем примере. Он взят из обращения Духа к Гамлету. Дух пришел, чтобы побудить Гамлета к мести. Если вместо «заскорузлого бурьяна» произнести приведенные мной варианты, ярость тут же улетучится и цель речи Духа пропадет.

Не хочется, чтобы мои слова звучали, как упрек переводчикам, особенно тем, что переводили в тридцатые годы прошлого века.

Мне кажется, что именно Уитмен, Паунд и Гинсберг (и, замечу, Фолкнер) помогли и нам, и самим англичанам, лучше понять Шекспира.

Русский поэтический язык, способный передать и Шекспира и англоязычных поэтов 20 века стал формироваться только в последнее время. Возможно, поэтому Пастернаку, по его собственным словам, пришлось выбрать в качестве языка для «Гамлета» язык чеховских персонажей. В результате получился не «политик, философ, воин» а, скорее, дядя Ваня, что и продемонстрировал Смоктуновский в известном фильме Козинцева.

Так всё-таки откуда взяться у нас поэтическому языку, способному обеспечить переход этой «живой крови» через кордон между английским и русским, если она сама и требуется для создания нового поэтического языка?

4

Я думаю, стоит оглядеться по сторонам. После 91-го года внимание к себе привлекла украинская литература, преодолевшая в лучших своих проявлениях прежние народнические и фольклорные мотивы и настроения. Хочу отметить два имени, имеющие отношение к нашему разговору: Олег Лышега (1949 г.р.) и Сергей Жадан (1974 г.р.).