Последняя принцесса - [2]

А когда мы наконец поднялись на поверхность, все вокруг изменилось.

Мне больше всего не хватало света: неяркого рассветного солнца, горячей дымки летнего заката, мерцания огней на рождественской елке, даже мягкого свечения простой лампочки.

Мы вышли из темноты к дыму и пеплу — в мир, озаренный огнем.

К моей руке прикоснулось что-то холодное. Я посмотрела вниз: Белла, моя собака, не сводила с меня больших темных глаз. Ее нашли мы с Полли. Дочь смотрителя парка — моя лучшая подруга. Крошечный щенок дрожал под садовым навесом. Мы напоили его молоком из кукольной бутылочки и выходили.

— Дай-ка догадаюсь: хочешь погулять? И проливной дождь нипочем?

В спальне с высоким потолком вопрос прозвучал тихо.

Белла радостно завиляла хвостом, глядя на меня с надеждой.

— Хорошо, подожди минутку. Сначала надо закончить сборы, а то Мэри забранит меня до смерти.

Белла снова залаяла, как будто все поняла. Мой раскрытый чемодан лежал на кровати с белым крапчатым балдахином. Это был наш последний день в Шотландии. После полудня мы сядем на поезд до Лондона, чтобы успеть домой к завтрашнему Балу роз. Такими балами ежегодно отмечали начало работы правительства и парламента после летних каникул, и отец всегда произносил речь. Я, понятное дело, очень не хотела покидать Шотландию, но не могла дождаться, когда снова увижу папу. В это лето он впервые оставил нас на все каникулы: присылал записки с курьерами, в которых сообщал, что занимается восстановительными работами и навестит нас, как только сможет, но так и не появился.

Когда мать убили, отец закрылся от всего мира. Однажды ночью, вскоре после трагедии, я застала его одного в кабинете.

— Это я должен был съесть персик. — Папа не обернулся. — Я… отрава была для меня.

Схватив расческу, зубную щетку, пижаму и книжку, я закинула их в чемодан. Не слишком аккуратно, но сойдет.

Белла нетерпеливо лаяла у двери.

— Уже иду!

Сорвав с крючка на стене дождевик, я сунула ноги в ярко-желтые веллингтоны[2] и выбежала в коридор.

Тихонько постучав в дверь Джейми, я вошла, не дожидаясь ответа. Занавески задернуты, в комнату прокралась лишь узкая полоска света. Тяжелый запах лекарства. На прикроватном столике рядом с миской овсянки и холодным ромашковым чаем — нетронутая чашечка аппетитного только на вид вишнево-красного сиропа. Уже полдень, неужели он еще не принял микстуру?

Мой младший брат появился на свет чудом. Когда маму отравили, врачам пришлось извлечь его хирургическим путем. Ребенок выжил, но таинственный яд испортил его кровь и теперь медленно убивал малыша.

По настоянию нашей сестры Мэри Джейми большую часть лета просидел у себя в комнате, укутанный, чтобы не простудиться от вечных сквозняков и сырости. У Мэри были благие намерения, но я знала, как грустно мальчику сидеть взаперти. Сегодня ему представилась последняя возможность подышать свежим воздухом перед возвращением в туманный Лондон.

Я подошла к Джейми, который лежал, укрытый покрывалом. Терпеть не могу его будить, особенно когда он так мирно спит. Лекарство поддерживает в нем жизнь, но отнимает силы, затуманивает мысли и, что хуже всего, вызывает кошмары.

Осторожно отвернув бледно-голубое одеяло с разбросанными по нему планетами, я прошептала: «Джейми!»

Кровать была пуста.

Я уже хотела уйти, как вдруг заметила уголок спрятанного под подушкой блокнота, в котором брат рисовал причудливые картинки — как он представлял себе мир до Семнадцати дней. Животные были огромные, машины напоминали космические корабли, а цвета не имели никакого отношения к действительности, но у нас с Мэри не хватало духа сказать об этом младшему брату. Что с того, если в его воображении мир прошлого походит на некую волшебную страну? Все равно Джейми никогда этого не увидит.

Я нашла страничку с последней записью — и сердце забилось быстрее.

31 августа

Вчера вечером я слышал, как на кухне разговаривали две работницы. Они назвали мое имя, и я перестал подслушивать. Знаю, это нехорошо. Они говорили, как беспокоятся обо мне отец и сестра, как трудно достать мое лекарство, какое оно дорогое и редкое. Моя семья могла бы столько сделать для других людей с помощью топлива и боеприпасов, на которые его обменяли! Они сказали, что я — обуза.

Я больной и бесполезный. Врачи говорят, все равно долго не проживу. Не могу здесь оставаться. Больше не хочу быть обузой.

2

Я помчалась по длинному коридору к черной лестнице, Белла — за мной. Потом неслась, прыгая через три, а то и через четыре каменные ступеньки, цепляясь рукой за перила.

Побежала по извилистой тропинке к конюшне. Под сапогами чавкала грязь. На выпасе были только три лошади. Луна, кобыла Джейми, пропала. Торопясь, я открыла ведущую в поле деревянную калитку.

— Джаспер! Скорее, скорее! — позвала я своего коня.

Возиться с седлом и уздечкой было некогда, но я ездила на неоседланном Джаспере с тех пор, как научилась ходить. Забравшись на круп, повернула к лесу. Мы уже почти миновали ворота, когда я заметила повисший на столбе светло-зеленый джемпер брата. Конечно же, он не успел уехать далеко — на старой доброй Луне-то!

Если мальчик в лесу, понадобится оружие: там могут быть бродяги. Я схватила единственное, что смогла найти, — старый нож со сломанной, обмотанной кожаным ремешком рукояткой. После Семнадцати дней мы с Мэри, лишенные телефона, компьютера и телевизора, развлекались поединками с королевскими гвардейцами. Учитель фехтования научил нас рубить, колоть и парировать. Мы дрались друг с другом, поставив на кон маленькие сокровища былых времен: дольку шоколада «Кэдбери», мятную жвачку. А когда правительственные запасы продовольствия закончились, мы взяли копья и метательные ножи и отправились в лес близ Балморала охотиться за голубями, змеями — любыми из немногих уцелевших животных. Я с удивлением обнаружила, что неплохо целюсь, а вот Мэри так и не научилась метать ножи.